Рассказы из всех провинций

Но та и слышать об этом не хотела. В скором времени намеревалась она отречься от бренного мира, остричь волосы и провести остаток жизни, возжигая благовония и ставя цветы на божницу в память о покойном муже. Но родственники не отступались.

— Рассуждать так может лишь дочь, забывшая о долге перед родителями, — твердили они и в конце концов уговорили ее снова выйти замуж.

И вот выбрали счастливый день и назначили свадьбу.

Женихом был Коисо-но Мокубэй, рыбак из того же селения. И видом своим и ловкостью превосходил он Кюроку, изъянов за ним никаких не водилось. Готовясь к встрече нового зятя, родители женщины радовались, а родственники и подавно не помнили себя от счастья. Хотя новобрачные выросли в захолустье, на свадьбу жених, как и положено, надел хакама,[104] а невеста украсила прическу самшитовым гребнем. Только новобрачные приступили к троекратному обмену чарками сакэ, как в дощатую дверь их невзрачного жилища полетели камешки, — подобный обычай существует повсюду и объясняется, видимо, завистью к счастливым жениху и невесте. С наступлением ночи, однако, шум утих, новобрачные улеглись в постель и сдвинули изголовья. Тут женщина как-то само собой забыла прежнего мужа и, воспылав любовью к Мокубэю, отдалась во власть нового чувства.

Утомившись за вечер, все в доме крепко спали. Наступило утро, но дверь все еще оставалась на запоре. Тут-то как раз и воротился из дальних краев Кюроку. Войдя в дом на правах хозяина, он поспешил взглянуть на жену, по которой стосковался в разлуке. Сквозь оконце, выходящее на юг, уже пробивались солнечные лучи, и Кюроку увидел, что изголовье у жениной постели небрежно сдвинуто. Рассыпавшиеся по нему волосы показались Кюроку еще прекрасней, чем прежде. «Пригожее моей жены нет женщины в нашем селении», — с гордостью подумал он и пристроился в постели рядышком с нею. Женщина тотчас же проснулась и, вскрикнув от неожиданности, залилась слезами. Тут из-под одеяла показалась голова вконец растерявшегося Мокубэя.

— Что все это значит? — вскричал Кюроку, закипая яростью.

Женщина стала объяснять, так, мол, и так, но Кюроку не пожелал слушать никаких оправданий. Вот что значит злой рок! В особенности же обидно было Кюроку, что из всех мужчин жена его выбрала именно Мокубэя, с которым они давно уже враждовали! В тот же миг в голове Кюроку созрело решение, но прежде чем его осуществить, он рассказал жене о тяготах, кои ему привелось испытать, когда лодку его отнесло к берегам Осю. После этого он взял нож, убил сначала жену, потом Мокубэя, а напоследок себя самого. Для жителя захолустного рыбацкого поселка это был поистине удивительный поступок!

Чудесные звуки барабанчика, завлекшие странника

Как ни хотелось Бандзану подольше остаться в Киёмигате,[105] с первыми рассветными ударами колокола он пробудился от сна, покинул свой ночлег и снова отправился в путь.

Холодный ветер раскачивал сосны на мысу Михо. Бандзан вышел к заливу Таго и по левую руку от себя увидел угрюмо высившуюся гору Сатта. Оттуда доносился унылый крик обезьян. С побережья вспорхнула стая куликов, и от этого окрестный вид сделался еще более печальным. Шагая по песчаному берегу, Бандзан смотрел, как в рыбачьих деревушках поднимается легкий дымок от котлов, где выпаривают соль. Белые облака укрывали от взора Фудзи, и давнее намерение Бандзана посвятить этой знаменитой горе какое-нибудь стихотворение так и осталось втуне. Путь Бандзана лежал через Юи и Камбару, а места эти славятся тем, что там вылавливают диковинную рыбу, которая зовется ягара. Чтобы разогнать сон, Бандзан закурил трубку и, миновав местечко Мацубара, открытое всем ветрам, сел в лодку и переправился на другой берег реки Фудзикава. Из Укисимагахары ему пришлось идти по заросшему сухим мискантом полю. Тут взору его предстала гора Асигара. С тех пор как с дорожным посохом в руке Бандзан отправился в странствие, подобной красоты ему не приходилось видеть, все вокруг радовало глаз.

Здесь, на горе, кусты бадьяна были усыпаны плодами, цвели камелии, а засохшие листья плюща казались еще более зелеными, чем осенью, — они скрашивали неприглядность скал. Вершина горы была убелена инеем, как старец сединами. На пути то и дело попадались дубовые пни, — видно, здесь жгли уголь, но печей нигде уже не было. Пробираясь сквозь заросли покрытого инеем низкорослого бамбука, Бандзан замочил рукава платья. «Хоть бы поскорее выглянуло солнце!» — подумал он, но рассвет почему-то не наступал.

Неожиданно дорога пошла под уклон, и Бандзан вышел к какой-то пещере. Тут ему послышался стук барабанчика, едва различимый из-за плеска волн в озере неподалеку.