Рассказы из всех провинций

— Дайте хоть одним глазком взглянуть на чертову лапу. Ведь молва об этом чуде будет ходить до скончания века.

Даже среди стариков находились такие, что говорили:

— Я готов расстаться с жизнью, только бы увидеть ваше сокровище. Больше нет у меня никаких желаний.

На молодых же и вовсе не было удержу, они прямо-таки осаждали Дзиндаю, позабыв об осторожности. Только у тех, кто побогаче, кому было что терять, хватило ума не выказывать желания взглянуть на чертову лапу.

В конце концов набралось одиннадцать доброхотов, отважившихся взглянуть на сокровище Дзиндаю. Прежде чем отправиться к нему, каждый приготовился на свой лад: кто на прощание выпил с женой по чарке сакэ, кто на всякий случай надел кольчугу, а кто прихватил меч, передававшийся в семье из поколения в поколение. Иные сунули за пазуху горсть бобов, с помощью которых в праздник Сэцубун изгоняют из домов нечисть. Иные вооружились палками и дубинками, а кое-кто — даже деревянными копьями. И хотя все они дрожали от страха, толпясь у ворот дома Дзиндаю, им не терпелось увидеть чертову лапу. Ныне, как и в старину, немало глупцов!

Но вот наконец наступил вечер — время, которое Дзиндаю счел наиболее подходящим для осмотра своего сокровища. Сам он снарядился еще более тщательно, нежели остальные, и, взяв в руку свечу, пригласил всех в кладовку.

— Лапа находится в этом вот сундуке, — объявил он. — Сейчас я открою крышку.

Переглянувшись между собой, все окружили сундук и заглянули в него. И — о, чудо! — им показалось, будто чертова лапа шевелится. От страха люди едва не лишились рассудка, а те, кто пришел с мечами, вытащили их из ножен да впопыхах и поранили друг друга. Одним словом, дело это для многих добром не кончилось. Но как бы то ни было, весть о случившемся вмиг облетела город, и весь вечер дом Дзиндаю осаждали любопытные, которым не терпелось увидеть чудо.

А наутро стало известно о двух стражах врат, унесенных водой из храма Тёмёдзи, и теперь все вокруг потешались над событиями минувшего вечера. Дзиндаю же, который наделал столько шума из ничего, дали прозвище: «Второй Ватанабэ-но Цуна».[102]

Долгий путь к знакомому изголовью

На острове Авадзи, где, как сказано в одном стихотворении, «раздается крик куликов», Бандзану довелось услышать об одном поистине печальном происшествии. Оказался Бандзан в тех краях потому, что корабль, на котором он плыл, сделал остановку в бухте Эдзима, и ему поневоле пришлось дожидаться здесь утра. Мрачное это было место. В какой-то старинной песенке поется о «цветущем Эдзима». И где только привиделись цветы тому, кто сложил эту песню? Несмотря на весеннюю пору, поблизости не найти было ни одного цветущего вишневого дерева, на всем лежала печать уныния, как это бывает в осенние сумерки. «Лишь в бухтах — бедные рыбачьи шалаши…»[103] Подойдя к одному из них, Бандзан увидел, что там собрались местные жительницы почаевничать да посудачить. Как раз в это время одна из женщин, взглянув на которую можно было сразу понять, что невестке ее живется несладко, говорила:

— Поспешность никогда не доводит до добра.

В этих словах было столько значения, что Бандзан невольно прислушался. И вот, что он узнал.

Жил в той бухте рыбак по имени Китагиси Кюроку. Каждый год уходил он в восточные моря на лов сардин и тем добывал себе пропитание. Обычно вместе с ним отправлялись на промысел и его приятели-рыбаки, но прошлой осенью Кюроку отправился в одиночку.

Шло время, а Кюроку все не возвращался. Весточки же о себе он послать не мог, потому что не знал грамоты, вот и выходило, что, сам того не желая, он причинял своим близким немалое беспокойство. К тому же осень в том году выдалась непогожая, и рыбачьи лодки тонули одна за другой.

— Видно, Кюроку нашего уже нет в живых, — сокрушались его домочадцы.

А тут еще какой-то человек заявил, будто собственными глазами видел, как утонул Кюроку, а вместе с ним еще двести пятьдесят человек.

— Недаром было у нас недоброе предчувствие. Хорошо, что мы дома остались, — говорили друзья Кюроку, и от этого на душе у его близких становилось еще тяжелее.

Но горше всех было, конечно, жене Кюроку, она так страдала, что готова была лишить себя жизни. Это и понятно, — ведь была она искренне привязана к мужу. Войдя в дом жены зятем, Кюроку жил с нею в полном согласии и родителей ее почитал; потерять такого человека для всей ее семьи было большим горем. Наступила зима, за нею — весна, наконец миновал почти год, а от Кюроку по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Теперь ни у кого не оставалось сомнений в том, что он погиб. Считая день, когда он покинул родное селение, днем его смерти, близкие Кюроку пригласили священника и отслужили по нем поминальную службу.

Проходит время, и горе понемногу забывается, — так уж устроена жизнь. Глядя на жену Кюроку в самом расцвете молодости, родственники принялись ее уговаривать:

— Обидно в такие годы оставаться вдовой. Нашла бы ты себе мужа, и родителям твоим было бы спокойнее.