Рассказы из всех провинций

Спустя три дня после этого, проснувшись на рассвете, я снова попытался покончить с собой, откусив себе язык. Но и на сей раз передо мной возник призрак самурая. Он крепко стиснул мою голову и сказал: «Сколько бы ты ни старался лишить себя жизни, ничего у тебя не выйдет. Моя ненависть к тебе превратилась в страшного беса, так что жди, когда он приедет за тобой в огненной колеснице!» Мне сделалось до того жутко, что кости заныли.

С тех пор чего я только ни придумывал, чтобы поскорее умереть, — все тщетно. Казалось бы, раз жизнь твоя, ты и волен ею распоряжаться, но не тут-то было. О подобном страшном возмездии мне никогда еще не доводилось слышать! Сколько ни раскаивался я в содеянном, прошлое вернуть невозможно. Проклиная самого себя, я при жизни оказался низвергнутым в бездну преисподней. Раз так, подумал я, подвергну себя еще и мучениям Голодного ада[312] — и вовсе перестал есть, но смерть ко мне по-прежнему не приходила. Перед каждым встречным исповедовался я в своих грехах, и из глаз моих лились кровавые слезы.

И вот однажды под вечер послышался унылый крик ворон, спешащих в свои гнезда. Не успел я оглянуться, как они влетели в мою хижину и выклевали мне оба глаза. В тот же миг мир для меня погрузился во мрак. Теперь я уже никогда не увижу ни белых цветов сакуры на горе Арасияма,[313] ни кленовых листьев всех оттенков алого на горе Такао, ни луны, ни снега… Только уши мои слышат по-прежнему, и временами до меня доносится голос оленя с горы Окураяма, шум волн реки Киётакигава, что плещутся о скалы, да завывание ветра в соснах Тоганоо.

Люди, с которыми я водил дружбу в столице, больше не навещают меня, словно дорогу ко мне позабыли. Готовить пищу мне не на чем: для этого нужны дрова, а как я их добуду? Бывает, услышу, как деревенские ребятишки возвращаются с прогулки в горах, выхожу и пою им всякие потешные песенки. За это они делятся со мною собранными плодами. А чтобы утолить жажду, спускаюсь к ближайшей речушке. Худо-бедно, до нынешнего дня я дотянул, а что станется со мною завтра — не знаю.

Единственный, кто ни разу еще не покинул меня в беде с тех пор, как мы познакомились в столице, — это добрейший священник. Его рассказы о неумолимых законах судьбы приносят мне облегчение. Прошу и Вас, любезный братец, после моей смерти по-родственному помянуть мою душу молитвой. Ведь я и по сию пору горько раскаиваюсь в том, что поступил против совести, присвоив себе чужие деньги и послужив тем самым причиной гибели человека. Сам же я все еще живу на свете, и смерть не идет ко мне, сколько ее ни призываю.

Засим прощайте.

Писано Дзисином в Сагано[314]

в последний день третьей луны.

Ловкий хозяин, равного которому не сыскать во всем Эдо

Г-ну Тюдзаэмону, аптекарю

Нынче я отправляю своего приказчика с поручением в Нагасаки и, пользуясь сей благоприятной возможностью, посылаю Вам это письмишко, а также полштуки шелка цумуги в полоску для Вашей жены. Пусть сошьет из него будничное платье. По теперешним временам даже у нас, в Эдо, не принято рядиться в щегольские одежды.

Спешу осведомиться о Ваших делах. Питаете ли Вы по-прежнему пагубное пристрастие к вину? Или с этим покончено? Имейте в виду, нет ничего страшнее похмелья да процентов с денег, взятых в долг. Право же, Ваш образ жизни недоступен моему разумению. В наше время надо рядом иметь человека, который смог бы при необходимости ссудить Вас деньгами, иначе разбогатеть невозможно. Но Вы не желаете этого понять и сплошь да рядом проявляете непростительную беспечность. Да, иной умник на поверку ничем не лучше простака.

Вот Вы, к примеру, носите летом кимоно из дорогого жатого ситца, поверх него — накидку из черного шелкового крепа, да еще вертите в руках бамбуковую трость, хотя в Ваши молодые лета она ни к чему. Кому, спрашивается, Ваш щегольской вид может внушить доверие, особенно в таком городе, как Сакаи?

Тому, у кого достаток ниже среднего, следует держаться сообразно своему положению. Прическу делать самую что ни на есть скромную, с гладко зачесанными за уши волосами; одеваться в простое пеньковое кимоно, скажем, бледно-голубого цвета с гербом, нарисованным лаковой краской, которая облезает после первых двух или трех стирок; подпоясываться поясом, подбитым ватой, носить на боку кошель из грубой кожи и пользоваться веером, протершимся на сгибах. Каждый месяц двадцать седьмого или двадцать восьмого числа надо непременно посещать храм, загодя купив на три медяка сосновых веток и трав. Людям бедным даже летом не зазорно носить кожаные таби и зимние сандалии. Словом, одеваться должно так, чтобы окружающие думали: этот человек весь как на ладони.