Рассказы и сказки

- Таню, - роняю я слово, которое уж три дня вертится у меня на языке.

- Да. Вы угадали. Таню. Именно ее.

Многозначительное "вы угадали" заставляет меня покраснеть и в замешательстве поднять с земли кусочек стекла.

- А вы куда?

- В церковь.

- Бросьте, пойдем лучше со мной. Будете помогать глину нести. О Тане поговорим.

Я опять нагибаюсь за стеклышком.

- Уж поздно, опоздаю.

- Пустяки. Успеете.

В церковь мне нужно, но я - тряпка. Через дачи мы идем к обрывам и наперегонки сбегаем по крутому спуску на берег. За городом садится солнце, и его алый, теплый свет мягко заливает косой парус рыбачьей шаланды и противоположный берег залива - Дофиновку. Штиль. Под берегом вода прозрачна, как стекло, сквозь нее отчетливо просвечивает дно, цветом своим похожее на черепаховый гребень. Бегу и думаю: "Недаром Магда сразу же потащила меня на море, наверное, хочет выведать, "за кем я страдаю". А может быть, сама Таня просила узнать. Неужели? Господи, как я счастлив!"

Магда выбирает из обрыва чистые крупные куски желтой глины и заводит разные дипломатические разговоры:

- Вы знаете, мы скоро ставим "Евгения Онегина"?

- Где?

- В жизни. Вы, конечно, будете играть Онегина, Надя - Ольгу, я - сами понимаете - няню.

- А Таня? - вырывается у меня.

- Ну, Таня и есть Таня, так сказать - Татьяна.

Я ужасно краснею.

- Вы, кажется, очень довольны, что Таня будет играть Таню? - спрашивает Магда, и лицо у нее сияет от удовольствия, что все так хорошо устраивается.

Танечку я люблю сильно, очень сильно, но мне неприятно, что Магда влезла в эту историю. "Какое ей дело?" - думаю я. Мне припоминается фраза, которую я однажды слышал в театре: "По какому праву вы лезете ко мне в душу своими грязными пальцами?"

Я представляю себе, как теперь Магда раструбит про нас с Таней по всей "Отраде". Является непреодолимое желание сказать ей что-нибудь такое, чтобы с ее дипломатической физиономии сползло выражение противного блаженства и ехидства. И совсем внезапно, по какому-то дикому вдохновению, я говорю:

- Знаете что, Магда... Только дайте честное слово, что никому не скажете.

- Честное благородное слово, не скажу, - быстро говорит Магда, и на лице у нее столько институтского любопытства, что любо-дорого.

- Так помните, дали честное слово.

- Могу, если хотите, перекреститься.

- Креститесь.

- Святой истинный.

Она размашисто, по-мужски крестится.

- Ну говорите скорее.

- Я влюблен в Надю.

- Для меня это ново! А Таня?

- Таня так. Для отвода глаз. Чтобы никто не догадался, что в Надю.

Эффект изумительный. Лицо у Магды становится глупым-преглупым, как будто с него большой губкой смыли все институтское сияние и ехидство. Я торжествую. Ведь это так романтично, отвергнуть чью-нибудь любовь. Через минуту Магда приходит в себя и пускает в ход последнее средство.

- Да, кстати. На дачу Майораки перебрался хорошенький реалист Витя Александров, - говорит она, делая наивные глаза и подчеркивая слово "хорошенький".

"Куда это она гнет? И почему именно хорошенький?" - с беспокойством думаю я и говорю небрежно:

- Знаю, он раньше жил в городе. Я с ним немного знаком.

- Так представьте, познакомился этот Витя с Таней.

- Ну и что?

- Ничего, познакомился и стал писать ей письма.

- Ну и что?

- И ничего.

- А она что?

- Конечно, сначала не отвечала, а потом ответила; он ей, в общем, понравился. Дайте честное слово, что никому не скажете.

- Честное слово.

- Помните же - дали честное слово. Вчера они до десяти часов вечера гуляли в саду, и Тане нагорело от мамы. Сегодня у них тоже свидание. Только имейте в виду: полное, абсолютное молчание. Черный гроб...

"Изменница, как ей не стыдно! - думаю я, и мне хочется плакать. Теперь все пропало, все пропало". От внезапного горя я не думаю даже, что, может быть, и даже наверно, Магда обманывает или просто глупо шутит.

- Ах, у них свидание? Извините, а я-то здесь при чем? Зачем вы мне это говорите? - спрашиваю я дрожащим голосом.

V

В груди у меня закипает злоба против этого чистенького маменькиного сыночка Витьки. И все время, пока Магда роется в глине, я ревную, изобретая план мести. Но я слишком растерзан и уничтожен, чтобы придумать что-нибудь толковое. Кроме того, необходимо держать себя как ни в чем не бывало, - а это ужасно трудно. Собираю остатки душевных сил и пытаюсь завести с Магдой холодноватый, светский разговор. Но он не клеится. Возвращаемся домой молча, через дачу Майораки. Я хмуро несу мешок с глиной, из которой Танечка будет лепить своими розовыми пальчиками какой-нибудь вздор. Когда проходим мимо домика, где живет она, сердце у меня падает.

- Вы Витю моего не видели?

Оборачиваюсь - Витина мать. Она, в теплом пуховом платке, идет мелкими шажками по дорожке, улыбается.

- Ваш Витя курит, - хмуро говорю я, совершенно неожиданно для самого себя.

- Витя курит?

На лице у Витиной мамы появляется выражение ужаса.

- Мой Витя? Курит? Боже мой!

- Ага, - говорю я, - папиросы "Муза", двадцать штук три копейки.

- Придется его наказать, - говорит она, и в этих словах глубокое огорчение да, пожалуй, еще презрение ко мне.

- Вы что, с ума сошли? - щиплет меня за руку Магда.