Рассказы и крохотки

Боев – не сразу. Да он не говорлив. Думает. Ещё раз:

– И Урал – молчит?

Топлев, чуть не плача:

– Ну ни звука!

Ещё там подумал.

– Давай вот что. Переведи всё касьяновское хозяйство – за реку. Немедленно. И там занять позиции.

– А этим двум?

Даже слышно, как вздохнул Боев, при клапане:

– А этим двум? Пока стоять. И – будь, будь начеку. А что – с линией?

– Послал, не знаю.

– Всем – в боевой готовности, и смотреть, и слушать. Чуть что – докладывай.

Спустя сколько-то прибежал линейный. Клянётся, божится:

– В лесочке – вот такой кусок провода вырезали, как ножом. И – следы сбоку.

Немцы?!

Уже тут?

15

Так, по санным колеям, и дошагал Балуев с двумя своими связными до темноватой группки людей на открытом снежном месте.

Назвал себя, и по должности.

Майор Боев – чуть пониже ростом, в коротком белом полушубчике.

Поручкались. Уж, кажется, у Балуева – крепкое пожатие, но у Боева – цепная хватка.

И с фронтовой простотой:

– Где ж твой полк?

Его полк! Он сам его ещё толком не видел. В ответ:

– Да кто ж ваши пушки так выставил?

Боев клокотнул усмешкой:

– Попробуй не выстави. Приказ.

Рассказал обстановку, что знал.

Хоть и луна – ещё фонариком по карте поводили.

– Петерсдорф? Да, мне в него и ткнули, для штаба. Тут бы – и вам близко нитку тянуть. А я б – на НП сюда пришёл.

Хотя – что за НП? на ровном месте, без перекрытия.

– Но пока у меня часа два запасу – я должен сам поразведать: где ж немец? Где передовую ставить?

Вот это бы – если б знать!

Боева отозвали к рации. Он там присел на корточки.

А Балуев водил светлым пятном по карте. Если всё это озеро – у нас, так что и ставиться тут? Надо вперёд.

Боев вернулся и басом тихим, от солдат, передал Балуеву новость.

– И вполне может быть, – без колебания сразу признал Балуев и такую обстановку. – Именно в первые сутки он и пойдёт, пока у нас не может быть обороны. Именно с отчаяния и попрёт.

И тогда – хоть по здешнему рубежу передний край поставить.

И когда ж успеть сюда хоть роту подтянуть?

Но Боеву, с тяжёлыми пушками, – несравнимо?

А – никакого волнения.

Балуев искренно:

– Год я на фронте не был – удивляюсь, какие ж мы на четвёртом году войны. Как раньше – нас не пуганёшь.

Да и сам Балуев в Пруссии всего четвёртый день – а уже опять в полном фронтовом ощущении.

– Всё ж я пойду вперёд, поправей озера. Что узнаю – сообщу тебе. И – где выберу штаб, тогда и нитку твою туда.

Сошлись в голом поле на четверть часа. Сейчас расстаться – до пока провод, до первой связи. А то – и никогда не увидеться, это всегда так.

– А величать тебя – как?

– Павел Афанасьич.

– А меня – Владимир Кондратьич.

И – сдвинулись тёплыми ладонями.

Зашагал Балуев со связными.

Луну – заволакивало.

16

Даже во Второй Ударной, весной 42-го, остался Володя Балуев жив, и из окружения вышел. А вот на сожевском плацдарме весь ноябрь 43-го сгнивали – так ранило за два часа до отхода немцев, когда они уже утягивались. Но ранило – возвратимо, два месяца госпиталя в Самаре. И тогда – на год в Академию.

В Академии теперь необстрелянных, необмолоченных мало, все уже знают, чтó на войне почём. А всё-таки год учёбы – другой мир: война, возвышенная до ясности, красоты, разума. А и трудно запретить себе поворот мысли: за год-то, может, война и кончится? может, хватит с меня?

Не кончилась. Но как уже близко! Через северную Польшу, через Пруссию догонял, догонял попутными машинами, от КПП набиты случайными военными. И поспевал, уже радуясь, войти опять в привычное фронтовое. И в такой величественный момент – отхвата Восточной Пруссии! (И в такую глухую растяжку фронта…)

Шли в уброд по рыхлому снегу, по целине. Разведчики сзади молча.

Вёл по компасу.

Если вот-вот начнётся – то уже и Петерсдорф не годится, высунутый. Как успеть хоть не роту, хоть взвод рассыпать охранением пушек под Адлигом?

А дотащится ли сюда хоть одна рота? Может, так с устатка свалились, что и не встанут?

Только б эту одну ночь передержаться – уже завтра будет легче.

А вот что: по левую руку, к северо-востоку, километрах в четырёх-пяти, безшумно возникло, не заметил минуты, небольшое зарево, пожар. И – горело.

А стрельбы никакой не слышно.

Постоял, посмотрел в бинокль. Да, пожар. Ровный. Дом?

Пожара на войне по-пустому не бывает. Оно – само загорается почему-то при действиях.

Или это – уже у немцев? Или кто-то из наших туда заскочил, сплошал?

Пошагали дальше, на восток.

И ещё вот: сон. Мама.

Володина мать умерла молодой, такой молодой! И Володе, вот, 28 – а уж много лет снится ему, ненаглядная. Несчастная была – а снится всегда весёлой. Но никогда не близко: вот только что была здесь – вышла; вот сейчас придёт; спит в соседней комнате; да вот проходит мимо, кивает, улыбается. И – никогда ближе.

Но от каких-то примеров, сравнений или чьих рассказов сложилось у Балуева: когда придёт время умирать – мама подойдёт вплотную и обнимет.

И минувшей ночью так и приснилась: мама дышала прямо в лицо да так крепко обняла – откуда у неё силы?

И так было тепло, радостно во сне. А проснулся – вспомнил примету…

17