В серо-сиреневом платке, безрукавке-душегрейке, из-под неё – кофта голубая яркая:
– Так платили ему мало. Как хлеб подорожал, он – за эту цену возить не буду. Целый день у вас стоять, мол, охотности нет. И бросил.
Сельсоветский: – Правильно.
Голубая кофта: – Нет, неправильно!
Мотнул головой парень:
– Я говорю, что – так было, да. А теперь, на отрезок времени, должен вам хлеб возить – Николай. За молоком практически приезжает – и хлеб привозить.
– Так он тоже завсяко-просто не возит. Сперва молоко сдай – а на той раз хлеб привезу.
В тёмно-сером – наша прежняя, знакомая. Напряглась доглядеть, доуслышать: чего же скажут? выйдет ли решенье какое?
В светло-буром:
– А кто молоко не сдаёт, тому как? Просишь: Коля, привези буханочку! А он: у меня зарплата – одна. У меня уже набрáто, кому привезти.
В серо-клетчатом, с живостью:
– Мы, выселковские, вдокон пришли. Житьеца не стало, йисть нечего.
В капустном, маленькая:
– Конечно, к нам езду нету…
Сельсоветскому – край оправдываться, скорей:
– А я у него всегда интересуюсь: Николай, ты возишь? Говорит – вожу.
Голубая кофта и подхватилась, залоскотала:
– А вы – у нас поинтересовались? Когда-нибудь приехали сюда? Вы, председатель сельсовета, – хоть бы распронаединственный раз… С давних давён никого не было.
И поварчивают другие:
– Повередилось не до возможности…
– О нас и вспомятухи нет…
А бритый дед во втором ряду стоит молча, малосмысленно. То жевал, а то – раздвинул губы, и так со ртом открытым.
Овсянников голову свою лысеющую опустил. Болит его деревенская душа.
– Минуточку, – спешит сельсовет, – а почему вы прямо сразу не сказали, как он возить не стал?
В капустном: – Не посумеем мы сказать.
Искитея: – Опасаемся.
Тут – вступил районный, сильным голосом:
– А я вам говорю: надо говорить. Вот боимся мы сказать Николаю, вот боимся Михал Михалычу, боимся сказать мне, а чего бояться?
Голубая кофта: – Да я б не побоялась, приехала. Да уж я – никуды, ехать. И дед мой тем боле никуды.
А в красно-буром как оперлась на палку левым локтем, согнула, к плечу кулак приложила, глаза совсем закрытые: «Не видать бы мне вас никого…»
– А я к вам вот разве не приехал? Я спрашивал Михал Михалыча: хлеб возят? Возят, каждый день. Почему же вы не говорили?
В серо-клетчатом, рукой рубя:
– Вот теперь молчанку нашу взорвало!
– Уж как измогаем, сами не знаем.
У нашей той, в тёмно-сером платке, руки причернённые, в кожу въелось навек, и чёрные ободки вкруг ногтей, – руки сплелись на верху палки, так и стоит. Морщины, морщины – десятками, откуда стольким место на лице? Теперь – потухла, уставилась куда-то мимо, так и застыла.
Районный уже решил:
– Давайте договоримся так. Теперь целую неделю к вам будет ездить Михал Михалыч…
– Да кажедён – по что? Хоть через день ба…
– Да хлебушка хоть раз бы в три дни…
– Я не говорю, чтоб каждый день возил хлеб. Но в течение недели, вот до праздника Победы, 50 лет, каждый день будет приезжать и проверять, как вы обезпечены.
(Только успевай записывать…)
– …Мы его избрали здесь, голосовали за него в сельскую администрацию, так пусть он выполняет свой долг как глава местного самоуправления. Пусть хотя бы хлебом обезпечивает. Мы не говорим, чтоб он домá строил, дома – конечно уже нельзя сделать по нашей жизни.
– Дома-а-а… Где-е-е…
– …А вода – у вас есть. Да вот – хлеб. Чтоб самое необходимое. Он обязан это сделать.
Стоном:
– Да хлебушек бы был – мы бы жили, не крякнули…
– Вся надея и осталась…
– А ржаной хлеб – он убористый…
Оправился и сельсоветский:
– Давайте договоримся так. Не только у вас будет хлеб, но каждую неделю автолавка будет приезжать.
Поразились бабы:
– Ещё и автолавка на неделе? Ну-у-у!..
Тут в серо-клетчатом не зевает:
– А вот и такая есть надоба. Давняя. Пока фронт воевал – мы тут, иные, и на фронт поработать успели…
Искитея: – От августа сорок третьего, как фронт прошёл…
А серо-клетчатая – как помоложе других: веки не набрякшие, глаза открытые, серые, живые. Сыпет бойко, да только зуб в нижнем ряду мелькает единственный:
– Я, например, чуть не три года отработала на военном заводе. Город Муром, Владимирской области. Мы, значит, на кого работали? И праздников не знали, без выходных, без отпусков. Нам тогда что говорили? Ваш труд – будет наша победа, быстрей покончится война и упокоится страна. А почему ж вы нас забыли, которые трудились, а? Теперь даже пенсии меньше какой другой старухи получаем…
Районный пригладил чуб свой смоляной:
– Да, впервые в этом году вспомнили тех, которые работали в тылу. Вот я почти каждый день теперь вручаю юбилейные медали своим матерям. Они – до слёз… Каждый день получают юбилейную медаль и плачут. Говорят, наконец-то нас вспомнили, потому что весь фронт вынесли на своих плечах. Вручную пахали, сеяли, последние носки отдавали солдатам. А если вы действительно трудились – согласно Указа вам нужно или документы найти, что вы трудились, или надо хотя бы двух свидетелей…
– Да вот нас тут двое и есть. Мы друг другу свидетели.
– Ещё третью нужно.
– В Подмаслове есть.