Рассказы. Часть 3

— Я не стал дергаться. Но на следующий день уехал. Отправился в Альпы. Нет, я не видел Дом Друмов на Маттерхорне. Мне выпало шесть спокойных месяцев. Но в поезде, возвращавшемся в Марсель, я выглянул в окно на закатное небо и … «Входи, Уилл Бэнкс», приглашали глаза-окна. Я отвернулся. В тот же вечер я отправился в Неаполь. После этого началось преследование. Полгода, восемь месяцев я чувствовал себя в безопасности. Но если закат застигал меня на склоне холма, будь то в Норвегии или в Бирме, проклятое видение возвращалось. Я все зафиксировал. Это произошло двадцать один раз за последние десять лет.

Я достаточно разобрался во всем этом. После третьего или четвертого проявления понял, что это сочетание заката и склона холма было необходимо для создания образа — я не смог бы сказать «для призрака». С наступлением сумерек я старался не выходить на улицу. Но в последний год или около того, я потерял надежду. Путешествия не приносили плодов. Я не могу избежать этого. Естественно, все оставалось только во мне. Я не осмеливался никому говорить об этом и несколько раз убеждался, что никто, кроме меня, не видел призрака. Что меня напугало, так это дальнейшее развитие событий.

Разве вы не понимаете, что это значит? Рано или поздно я окажусь перед домом, у самой двери! И однажды на закате я могу оказаться внутри! Внутри, под длинными коричневыми стропилами с крюками, и снова возникнет Брайан весь в крови, и этот Дом все ждет меня. Он все ближе и ближе. И все же, видит Бог, я всегда стараюсь скрыться, когда вижу его там, на холме. Но каждый раз я оказываюсь чуточку ближе, и если я войду в это проклятое место, то что-то ожидает меня там; дух того Дома…

Уилл Бэнкс остановился не по своей воле — я остановил его.

— Хватит! — резко оборвал я.

— Что?

— Замолчите! — повторил я. — Послушайте меня, Уилл Бэнкс. Я выслушал вас и ни разу не прервал; теперь ожидаю такой же взаимности в ответ.

Он сразу успокоился, так как я знал, что так и произойдет — не зря же был психиатром, мы всегда знаем, когда дать пациентам высказаться, а когда заставить их замолчать.

— Я выслушал вас, — сказал я, — без всяких насмешек над колдовством или фантазиями. Теперь предположим, что вы выслушаете мои теории с тем же уважением. Начнем с того, что вы страдаете от общей одержимости. Ничего серьезного, просто обычная, будничная навязчивая идея — двоюродная сестра той, что заставляет пьяницу видеть розовых слонов, даже когда на самом деле он не страдает белой горячкой.

Я уставился на него.

— Это, несомненно, симптом комплекса вины, — сказал я небрежно. — Вы убили человека по имени Брайан Друм. Не трудитесь отрицать! Это факт. Мы не будем вдаваться в мотивы, и даже не будем задумываться над оправданиями. Вы убили Брайана Друма при очень странных обстоятельствах. Что-то в доме, где произошло убийство, произвело сильное впечатление на ваше восприимчивое подсознание. В состоянии стресса после убийства вы подожгли дом. В вашем подсознании разрушение дома представлялось большим преступлением, чем уничтожение человека.

Правильно?

— Оно сделало это, доктор, оно! — взвыл Бэнкс. — Дом жил своей собственной жизнью, особой жизнью, которая была больше, чем жизнь одного человека. Этим домом был Брайан Друм и все его предки-колдуны. Это было зло, и я уничтожил его. Теперь он жаждет мести.

— Минутку, — протянул я. — Подождите-ка минутку. Не вы сейчас говорите, я говорю. В результате вашего чувства вины возник этот комплекс. Эта галлюцинация — ментальная проекция вашей собственной вины; симптом давления, которое вы чувствовали, сохраняя историю в секрете. Понятно? В психоанализе мы привыкли говорить о исповеди как о методе катарсиса, с помощью которого пациент часто избавляется от душевных затруднений, просто откровенно рассказывая о своих проблемах. Исповедь полезна для души.

Может быть, все ваши проблемы можно решить тем, что вы просто откроете передо мной душу. Если нет, я попытаюсь проникнуть глубже. Я хочу кое-что узнать о вашей связи с культами колдовства; мне нужно будет выяснить некоторые детали вашего отношения к суевериям и тому подобному.

— Разве вы не понимаете? — пробормотал Бэнкс. — Нет, не понимаете. Это реально. Вы должны поверить в сверхъестественное, как и я…

— Нет ничего сверхъестественного, — заявил я. — Существует только естественное. Если говорить о сверхъестественном, то с таким же успехом можно говорить и о естественном как о явной нелепости. Я допускаю расширение физических законов, но подобные вашему случаю вещи берут свое начало в неупорядоченном разуме.

— Мне все равно, во что вы верите, — сказал Бэнкс. — Помогите мне, доктор, только помогите. Я больше не могу этого выносить.

Верить этому. Иначе я бы никогда не пришел к вам. Даже наркотики не спасут меня от сна. Куда бы я ни пошел, я вижу этот проклятый дом, вырастающий из холмов, улыбающийся мне и манящий. Он становится все ближе и ближе. На прошлой неделе я видел его здесь — в Америке. Четыреста лет назад он вырос в Эдинбурге, я сжег его десять лет назад. На прошлой неделе я его видел.