Не было тени. Не было тени вообще. Тень попыталась войти в тело Фрица Гультера, когда я ушел. Теперь тени не было.
Куда она делась?
Для этого было только одно место. И если бы она отправилась туда, то — где был Фриц Гультер?
Он прочитал это в моих глазах.
Я понял это по его быстрому жесту.
Рука Гультера окунулась в карман и снова появилась. Когда он поднялся, я встал и прыгнул через комнату.
Я схватил револьвер, отвел его в сторону и всмотрелся в это судорожное лицо, в эти глаза. За очками, за человеческими зрачками была только чернота. Холодная, ухмыляющаяся чернота тени.
Затем он зарычал, начал царапаться, пытаясь вырвать оружие. Его тело было холодным, странно невесомым, но наполнено скользкой силой. Я чувствовал, как слабею под этими ледяными, острыми когтями, но когда я смотрел в эти темные лужи ненависти, которые были его глазами, страх и отчаяние пришли мне на помощь.
Один жест, и я повернул дуло. Прогремел выстрел, и Гультер упал на пол.
Вокруг собралась толпа; они стояли и смотрели вниз. Мы все стояли и смотрели вниз на тело, лежащее на полу.
Тело? Там были туфли Фрица Гультера, его рубашка, галстук, его дорогой в синюю полоску костюм. Остроносые туфли, рубашка, галстук и костюм были смяты и заполнены, чем-то похожим на тело.
Но на полу не было тела. В одежде Фрица Гультера была только тень — глубокая черная тень.
Никто долго не мог произнести ни слова. Затем одна из девушек прошептала:
— Послушайте, — это просто тень.
Я быстро наклонился и поднял одежду. Когда я это сделал, тень, казалось, просочилась сквозь мои пальцы, чтобы сдвинуться в сторону и начать таять.
В одно мгновение она высвободилась из одежды. Появилась вспышка или финальный всплеск черноты, и тень исчезла. Одежда была пуста, просто смятая куча на полу.
Я встал и посмотрел людям в глаза. Я не мог сказать это вслух, но я был им благодарен, очень благодарен.
— Нет, — сказал я. — Ты ошибаешься. Там нет тени. Нет ничего — абсолютно ничего.
Невыразимая помолвка
Авис знала, что она самом деле не настолько больна, как говорил доктор Клегг. Ей было просто скучно жить. Желание смерти, возможно; впрочем, это могло быть не более чем отвращением по отношению к умным молодым людям, которые упорно обращались к ней, как «O, Белая ворона»[24].
Тем не менее, сейчас ей стало лучше. Лихорадка улеглась, стала не более чем одним из белых одеял, которые покрывали ее, — чем-то, что она могла отбросить в сторону легким жестом, если бы не было так приятно снова забраться в нее, свернуться калачиком в границах теплоты.
Авис улыбнулась, поняв правду — монотонность была единственной вещью, которая ее не утомляла. В конце концов, отсутствие желания было настоящей рутиной. Это скрытое, безжизненное чувство покоя казалось богатым и плодородным в сравнении. Богатое и плодородное — созидательное — чрево.
Слова связаны. Вернемся в утробу. Темная комната, теплая кровать, лежать, согнувшись пополам, в состоянии покоя, насыщенном лихорадкой…
Это было не чрево, точно; она знала. Но это напоминало ей о днях, когда она была маленькой девочкой. Просто маленькой девочкой с большими круглыми глазами, отражающими любопытство, которое лежало за ними. Просто маленькая девочка, живущая совсем одна в огромном старом доме, как сказочная принцесса в заколдованном замке.
Конечно, здесь еще жили тетя и дядя, и это был не настоящий замок, и никто не знал, что она принцесса. Кроме Марвина Мейсона.
Марвин жил рядом, и иногда он приходил играть к ней. Они поднимались в ее комнату и смотрели в окно — маленькое круглое окно, окаймленное небесами.
Марвин знал, что она настоящая принцесса, и он знал, что ее комната была башней из слоновой кости. Окно было зачарованным порталом, и когда они стояли на стуле и смотрели в него, они могли видеть мир позади неба.
Иногда у нее появлялись сомнения, честен ли Марвин Мейсон с ней и действительно ли видит мир за окном; может быть, он просто говорил то, что она желала, потому что он зациклился на ней.
Но он слушал всегда молча, пока она рассказывала ему истории о том мире. Иногда она рассказывала ему истории, которые прочитала в книгах, а иногда она брала их из своей собственной головы. Только много позже пришли сны, и она начала рассказывать ему их.