Рассказы. Часть 1

– Да ничего, говорю же! Тем более, вечер уж был, смеркалось. Вокзал малюсенький – пара столбов с лампочками да щит фанерный. На щите мужик с бородой, и написано – Ерофей Павлович. Борода рыжая, задранная. А больше ничего не рассмотрел, укатили мы в ночь, и поминай как звали.

Сергея Иваныча аж колотнуло. Только Маша начеку была, смекнула сразу, что к чему:

– Даже и не думай! Тебе с твоим давлением на край света только и тащиться! Ещё, поди, задница от уколов не отошла, а туда же. Да было бы из-за чего – а то, видишь ли, интерес у него! Да ты хоть знаешь, сколько интерес твой сейчас стоит?!

Это да. Дороговаты нынче билеты, даже хоть и в плацкартном – всё равно дороговаты. Были отложены, конечно, у них деньги, да ведь на что отложены – вдруг случится нехорошее? Не юноша уже, седьмой десяток отщёлкивает. Да и Маша тоже не молодушка, тоже всё болит. А специально на билет собрать, по чуть-чуть из пенсии – никак не получалось: то одно подвернётся, то другое, и везде – дай и дай. Да и как не дать? Не с собой же на тот свет забирать… Впрочем, и ехать-то было боязно, давно уже он из Москвы не выезжал, только на дачу да с дачи – вот и все путешествия, а тут, шутка сказать, чуть не полземли проехать. Поезд, поди, целую неделю идёт. Ну, или дней пять, тоже срок немалый. Нет уж, ну его, этого Ерофей Павловича, шут с ним! В молодости Бог не дал, так к старости и грешить нечего.

Был Сергей Иваныч думающим и наблюдательным человеком. И видел он, что с течением жизни отношение его к этой самой жизни меняется. Он сознавал, что стареет – хотя бы потому, что вспоминались ему теперь большей частью молодые годы, а то и детство. Не самое раннее, а то, когда новый человек начинает осознавать себя в мире. И вспоминался ему то запах цветов на клумбе, мимо которой он в летних трусиках вприпрыжку пробегал (понимал Сергей Иваныч, что запах тогда сильнее казался – потому, что сам он был мал и нос ближе к цветам находился), то вспоминалась горячая нега летнего вечера, когда прохладный воздух сумерек не в силах остудить горящее в поту тело, и так хочется ещё побегать, а уж зовут домой… А то вспоминал он сырой озноб тайги – это уж много позже было, тогда совершенно неожиданно в июне пошёл снег, пролежал до вечера, и лиственницы глаз дразнили юной зеленью из-под слоя мокрого снега, налипшего на ветви. Бывал в тайге Сергей Иваныч, бывал, а вот в Ерофей Павловиче так и не пришлось. Поэтому казалось, что там-то и должно быть самое таёжное средоточие: и запах таёжный гуще и пьяней, и воздух чище – так, что лёгкие ломит от желания надышаться, – и самые верные природные краски-расцветки, полуразмытые голубизной расстояния, через которую, голубизну-то, за многие километры горы видны.

Так и проходил год за годом. Летели недели, месяцы катились, как колесо под горку. И жил себе Сергей Иваныч как бы в придуманном собой мире – нет, не то, чтоб отошёл он от жизни, а просто там, в этом мире выдуманном, было ему лучше. Думалось всё больше о приятном: никто там, в жизни этой второй не ругался матом (и вообще никто не ругался), не было там ни протекающих труб, ни лопнувших подмёток, а погода, казалось, специально подстраивалась под настроение. И было всё легко и просто, любое дело спорилось само собою, и самое главное – удовольствие придуманная жизнь приносила несказанное. Или просто научился Сергей Иваныч чувствовать приятное в самых обыденных вещах. Вот солнышко светит, розовеет от него стена дома; вот ветер подул, и заиграла листва на тополях – ах, как здорово! И неужели никто этого чуда не видит?

А может, и не видит, может, такое зрение-знание с возрастом даётся – да ведь никто о таком никогда и не говорит. Впрочем, и Сергей Иваныч никому тоже не говорил, даже Маше. Скажешь, а тебя же потом к блаженным причислят (впрочем, у нынешней молодёжи словечки и покруче припасены), да у виска пальцем покрутят. Хотя Маша-то, наверно, поймёт…

А может, не замечают, потому что некогда замечать. Слишком много вокруг суеты. Можно их и пожалеть, в таком-то случае, да только жалость эта им тоже без надобности, опять же ещё и посмеются над тобой.

Как-то шёл Сергей Иваныч с почты домой – пенсию получал не в срок, седьмого не было их с Машей дома, пришлось поэтому самому за деньгами идти – и увидал он вдруг плачущую девчушку, почти ещё девочку – это с точки зрения шести десятков лет рассудил так Сергей Иванович. Лицо обычное, не красавица и не уродина, губы припухли слегка, косметика размазалась. Рыжие, почти огненные волосы. Короткая курточка в тон, сапожки на рыбьем меху – небось, продрогла, бестолковая, в такой-то одёже.

Плакала она, зло прикусив губу, судорожными рывками какими-то, да не то удивительно, что плакала – эка невидаль! – а то, что среди всхлипываний сам собой прорывался у неё время от времени смех. Расхохочется – и опять плакать.