Рассказы

— Ну, нар-род… Заявили?

— На фиг? — улыбнулся председатель. — Пустяк… Фу ты, мерзавцы, уже успели донести.

— Так у вас все пустяк, а потом убийства, работай тут.

— Ах, оставьте, не заедайтесь! — простонал бессильно прокурор. — В такую жару не работать — сидеть по горло в пруде.

Савин задумчиво посмотрел сквозь пыльное окно.

— Это вообще можно, — сказал он. — пруд есть. Не очень пруд, но вода. Может, правда, покупаться?

— А что? Идея! Давайте в самом деле, — оживились гости.

Все трое поднялись — причем Крабов сразу снял гимнастерку, — вышли из конторы и направились гуськом к пруду. Впереди пошел добродушный, невзрачный Савин, за ним, выступая, как журавль, начальник милиции в белой, взмокшей от пота майке, а прокурор, тяжело сопя, загребая тапочками пыль, с первых шагов отстал, и на него из-под лопухов закурлыкали и зашипели гуси.

Деревня была безлюдна, как вымерла. Вдоль пустынной улицы виднелись кое-где под плетнями куры, лежавшие в пыли, с открытыми пересохшими клювами, и еще одна древняя-древняя старуха, вся в черном, отрешенно сидела в тени крыльца. Опираясь на суковатую палку, она проводила прохожих тусклым, недобрым взглядом.

— Прудов у нас, правду говоря, два, — объяснил Савин. — Верхний — Утятник, в нем уток разводим, а нижний — Утопелец, пока пустует.

— Что за название такое веселое? Глубок?

— Лужа. Да лет семь тому старый председатель в нем утопился.

— Спьяну?

— Черт его знает, вроде не. Не выяснили. Хочу утками заняться. Жрут только много утки. Одни перерасходы, в гроб его…

— Эт-та что ж такое?! — вдруг, насторожившись, спросил милиционер и остановился, вслушиваясь, как гончий пес.

— Где? — удивленно спросил Савин.

— Кричат!

Откуда-то, из-за куп деревьев, донесся все нарастающий панический крик народу, тысяч народу, какие-то гулкие удары, выкрики, скрежет и сплошное «ала-ла-ла-ла…» Глаза прокурора округлились, милиционер автоматически потянулся рукой к кобуре. В крике слышались ноты предельного отчаяния.

— Так утки же, — сказал Савин, улыбаясь. — Это их кормят на верхнем пруду. Мы привыкли, не слышим.

— Так много?

— Двадцать восемь тысяч.

— Фью!

Они вышли на склон и теперь своими глазами увидели большой загороженный пустырь, усеянный, словно пухом из разорванной подушки, белыми живыми точками. Ничего не росло на грязепо-добной от помета земле, за исключением островка крапивы в одном месте, высокой, как молодые деревца, жесткие стволы ее были обглоданы так высоко, как только птицы могли достать.

Неизвестно, где кончалась земля и начиналась вода, потому что утки сплошной массой покрывали берег и пруд, двигались, как в водовороте, концентрическими кругами, стремясь к центру, где маячила фигурка работницы, и там творилось нечто подобное кипящему котлу. Видимо, птицы были свирепо голодны.

Кусты под изгородью зашевелились, вышел хромой черный человек, неся в обеих руках за лапы, как охотник, с дюжину мертвых уток, крылья волочились по земле. Взглянул волком и круто ушел снова в кусты.

— Эт-та что, зачем он? — закричал подозрительно милиционер. Был такой шум, что приходилось кричать.

— Дохнут, окаянные!

— Почему?

— А я знаю? Дак столько тысяч — и с голоду, и которая какую дрянь сглотнет, и затопчут при корыте. Почитай, целый город народу, так сказать, процент смертности. Как у людей ведь.

— Ах, это заведующей этой фермы и была убитая? — спросил прокурор, близоруко вглядываясь сквозь очки.

— Ну да, заведующая птицефермой.

— Не обнаружены ли здесь хищения?

— Какие там хищения! Средь этих уток самому б живому быть.

— Сколько сторожей держите? — деловито поинтересовался милиционер.

— Вот этот один, хромой.

— На такое хозяйство? Не мало?

— Нет. Собственно, и ему делать нечего, разве вот дохлых собирает.

— Что он за человек?

— Хороший человек.

— Скажите, пожалуйста, неужели не воруют? — недоверчиво покачал головой прокурор, разглядывая кое-как натыканную, гнилую изгородь, которую перешагнул бы и теленок.

— Заграждения слабы, — согласился Савин. — Воровать не воруют, но сами иногда сквозь щели уходят. На Утопелец, там их трудно взять.

— Списываете или как?

— Зачем? Далеко не уйдут. Ха-ха, куда им от своей судьбы уйти. Как больше соберется, тогда гоним их лодкой. На воле им лафа, бывает, неделями живут, отъедаются похлеще, чем на наших харчах.

— Помилуйте, но я не совсем понимаю: ведь так каждый может взять утку без спросу! — воскликнул прокурор.

— А кому они там нужны.

— Вы ее сперва поймайте попробуйте, — заметил Крабов.

— Ночью можно, спящую.

— Закричит!

— Ну, я не знаю, но уж каким-нибудь способом, народ на выдумки хитер. Как не нужны? Что, у вас в колхозе от мяса столы ломятся?

— Нет, не ломятся. Утку мы сдаем государству. По счету.

— Тогда не понимаю, все это очень странно…

Ответы Савина прокурору не понравились, он пожимал плечами и все оглядывался на гнилую изгородь.

На склоне к нижнему пруду негусто были разбросаны вишневые деревья, усеянные чернеющими ягодами. Среди них паслись две стреноженные лошади, третья распуталась и бродила, волоча за собой веревку.

Крабов огляделся и остался недоволен:

— А сад у вас совсем скверно охраняется.