Рассказы

Гвоздев откинул плащ и увидал всю длинную фигуру Пеппергорна со сложенными на груди большими костлявыми бледными руками. Он всмотрелся в его желтое, будто костяное лицо с длинным печальным носом, горестными складками от ноздрей к губам. Запавшие глаза были закрыты как бы от непомерной усталости. Какое же это было несчастное, измученное лицо! Гнев мичмана сменился презрительной жалостью. "Сколько же горя хватил ты в жизни, бедняга, сколько претерпел неудач", — подумал Гвоздев, глядя на большие костлявые руки Пеппергорна. Но некогда было предаваться размышлениям. Собрав небогатое имущество самоубийцы в узел, Гвоздев приказал покрепче обернуть плащом тело Пеппергорна и нести его на бак. Здесь он погрузил Пеппергорна в "беседку", поручил трубачу и самого покойника и узел с его пожитками и отправил этот печальный груз на берег.

В течение нескольких часов удалось переправить всю команду, за исключением Ермакова и шести добровольцев, которые согласились остаться на бригантине до последней возможности, чтобы спасти хоть какую-нибудь часть груза и имущества.

Между тем непрерывные удары волн почти совершенно разрушили всю кормовую часть, а все остальное едва держалось. Можно было полагать, что если волнение и ветер не утихнут, то к ночи бригантины не станет, лишь на берегу бухты Люзе будут валяться изломанные ее части.

Около пяти часов дня корпус судна получил такие повреждения, что обломок фок-мачты, к которому была пристроена канатная дорога, стал шататься.

Оставаться было рискованно, да и бесполезно. Все имущество матросов и офицеров, провизия, личное оружие и та часть судовых принадлежностей запасных парусов, канатов, инструментов и прочего, что могло быть спасено, — уже находились на берегу. Спасти тридцать фрегатских пушек, лежавших в трюме, и собственные пушки бригантины нечего было и думать.

В два рейса Гвоздев отправил матросов ("беседка" брала 4–5 человек) и стал готовиться с Ермаковым и князем покинуть разбитый корабль.

Князь, дрожа, сидел на палубе у борта. Подняв колени и опустив в них лицо, он напоминал большую сгорбившуюся крысу. Шпага, как вытянутый голый хвост, торчала из-под плаща. Он, видимо, действительно был очень болен. Ермаков и Гвоздев в последний раз обошли судно, перелезая через обломки, по грудь в воде пробираясь под палубою.

Грустно было видеть жалкое состояние щеголеватой "Принцессы Анны". Особенно тяжело было мичману. Бригантина стала его родным домом. За три года он свыкся с ней, стал гордиться ею. На бригантине, учась у Пазухина, он научился искренне любить морское дело и стал настоящим моряком… И вот Пазухин умер, а "Принцесса Анна" изувечена вдребезги и скоро совсем перестанет существовать.

— Ну что же, пошли, Ермаков, — сказал Гвоздев сопровождавшему его матросу. — Прощай, "Принцесса Анна".

Мичман и матрос усадили в "беседку" и привязали дрожащего и стонущего капитана, сели рядом, и хрупкое сооружение, раскачиваясь на ветру и порой окуная своих пассажиров в клокочущие волны, двинулось к берегу. Мичман не отрываясь смотрел назад, на заливаемый волнами остов бригантины с торчащим обломком мачты. На душе его было так тяжело, будто бы он оставлял погибать в волнах своего беспомощного друга.

Но вот волны в последний раз окатили пассажиров "беседки". Гвоздев и Ермаков спрыгнули на песок и освободили князя, который тут же и улегся, продолжая стонать и охать.

Береговые жители и матросы бригантины окружили прибывших. Те улыбались устало и неуверенно, как бы сомневаясь, что всякая опасность уже миновала.

Вокруг "беседки" толпилось вместе с моряками человек тридцать — сорок местных жителей. Все это были мужчины, крепкие, рослые и медлительные. Они были в толстых куртках и высоких, по бедра, рыбачьих сапогах.

Женщины и дети разноцветными пятнами маячили на кромке невысокого обрыва над пляжем.

За обрывом виднелись дюны, поросшие зеленым дроком и чахлыми соснами.

Высокий голубоглазый человек, без шапки, босой и весь мокрый, выделялся среди жителей и был среди них как бы главным. Он сказал Гвоздеву, улыбаясь дружелюбно, но очень солидно:

— Ну, слафа поку. Все на переку. Мокло пыть куже!..

Это означало: "Ну, слава богу. Все на берегу. Могло быть хуже."

— Это он и помог мне из бурунов выбраться, — сказал Ермаков. — Он тут вроде старосты у них, что ли. Его Густ зовут.

— Нет, нет… не есть староста, староста там. — И высокий человек махнул рукою в сторону дюн, за которыми, вероятно, находилась деревня.

Удивительно ясные голубые глаза и энергичное лицо Густа, красное от холода, очень понравились Гвоздеву.

Ветер трепал длинные мокрые волосы Густа, и он, отводя их от лица рукою, сказал:

— Шапка потерял море. О! Море шутки плоки.

— Молодец, Густ, спасибо тебе, — хрипло сказал мичман.

Он только сейчас почувствовал, как страшно устал — и душевно и физически. Плечи его ныли, будто на них лежала бог знает какая тяжесть. Глаза слезились, лицо и руки, исхлестанные и разъеденные соленой морской водой, распухли и болели.