Рассказы

Не говоря ни слова, я выхватил револьвер и выстрелил в мужчину, который уже оправился от изумления и готовился мне помешать. Мужчина рухнул на ковер. Я направил револьвер на Лизу. Она завизжала и, как щитом, прикрылась простыней. Я выстрелил. Руки с простыней упали, Лиза откинулась на спину и затихла. Опустив руку с револьвером, я стоял и смотрел, как на белой рубашке расползается красное пятно.

Как долго я так стоял - не знаю, но, наконец, пришел в себя и огляделся. Пороховой дым тянулся в сторону приоткрытого окна, в ушах звенело, шрам на голове сходил с ума. Я вышел из номера и, плохо соображая, направился к выходу. Видимо, я так и нес револьвер в руке, потому что встречные шарахались или замирали, прижавшись к стене и закрывая лицо руками. Я был уже близок к выходу, когда сверху отчаянно завопили:

- Полиция! Убил! Женщину убил! Держите его!

Все сразу заговорили, закричали. На меня набросились, отобрали револьвер, скрутили руки и кинули на стул. Я не сопротивлялся.

Потом вокруг собралась толпа, и я сидел, опустив голову. В какой-то момент я случайно поднял глаза и, как в тумане увидел в нескольких шагах от себя возбужденных людей, которые громко разговаривали и показывали на меня пальцами. Взор мой прояснился, когда в переднем ряду я увидел молодую женщину лет 20-25-ти в шляпке с поднятой вуалью. Она стояла неподвижно, сжимая в руках сумочку и направив на меня торжествующий взгляд черных глаз. Я попытался что-то сказать, но у меня ничего не вышло.

Потом, уже значительно позже, я пытался вспомнить, где и когда я видел этот взгляд раньше, но так и не вспомнил, пока однажды, уже на каторге, меня внезапно не озарило:

«Да ведь на Невском же! Конечно, там! Определенно там…»

…Ранним летом одна тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, когда петербургский свет еще не разъехался по летним загородным домам, я прогуливался по Невскому проспекту с моим старинным приятелем Сергеем Мещерским.

Невский от Адмиралтейства до Садовой пестрел нарядами и мундирами. Тут же были няньки с детьми, лакеи с собаками, гарцующие под седоками лошади и подпрыгивающие на камнях мостовой кареты. Несмотря на бесславный мир, который нас заставили подписать в Париже, наград на столичных мундирах прибавилось значительно.

Только недавно улеглась суматоха, вызванная окончанием Крымской кампании, и я, испросив разрешение, приехал с Кавказа в Петербург, чтобы хлопотать за свое дальнейшее положение. Здесь я обратился к Мещерскому, который связями своими в военном ведомстве мог оказать мне неоценимое содействие.

Я уже успел изложить ему суть моих притязаний, которые заключались в попытке устройства по кавалерийской части при военном ведомстве, и теперь старался подкрепить их основательность всевозможными доводами:

- Невозможно далее терпеть унижение, которое нам пришлось испытать! Россия потеряла море, земли, а важнее всего – репутацию! И это притом, что армия и флот держались геройски и одержали победу не в одной баталии! И ведь что удивительно - есть у нас достойные преемники Суворова и Ушакова, а кампанию проиграли! И проиграли, я думаю, здесь, в Петербурге, уж не обижайся!

- Ты прав, Петр Аркадьевич. Не думай, что стыдно тебе одному. Таких людей у нас много, и все мы с превеликой надеждой уповаем на императора Александра Николаевича, который, по слухам, настроен весьма решительно изменить многое у нас.

- Дай-то бог! Потому и прошу твоего содействия оказаться мне здесь, чтобы тем самым принести посильную пользу родному Отечеству. Опыт мой, мой чин и рвение, думаю, достаточны, чтобы ими воспользовались достойные люди для производства необходимых перемен в организации кавалерийского дела. Ты знаешь, я составил записку с моим мнением о тех положениях, которые следовало бы ввести, чтобы возвысить кавалерию до европейской высоты. Возможно, ты захочешь ознакомиться…

- Непременно, Петр Аркадьевич, непременно, почту за честь! И будь уверен – буду рекомендовать тебя с самой лучшей стороны! Ну, а теперь, расскажи мне, друг мой, что у тебя на семейном поприще!

- Ах, Сергей Александрович, голубчик! Наступил ты мне на самую мозоль! Нет у меня семьи.

- Ну, а избранница имеется?

- Нет и избранницы.

- То-то я вижу, что ты серьезно-грустный вид носишь!

- Ты прав, из-за этого у меня часто бывает грустное настроение. Особенно, как на детишек посмотрю…

- Так что же тебя не пускает жениться? Ведь, поди, как и мне - сорок уже?

- Сорок, Сергей Александрович, сорок! Да и правда, устал я от жизни гусарской кочевой. Конечно, школьничать, или там, буйства, разгул – это уже не по мне. Не пристало командиру полка этим заниматься. Хотя, когда гляжу на молодых, да нас в эти годы вспоминаю – так и тянет тряхнуть стариной!

- Да, брат! Гусар – это на всю жизнь!

- Вот потому и боюсь – появится какая-нибудь избранница, да уймет мой пыл!..

- Э-э, брат! Чему быть, того не миновать!

- …А ну, как начнет приставать с капризами!

- Тут-то детишки и утешат!

- По правде сказать, было дело, влюбился я там, на Кавказе…

- Вот это дело! Расскажи!