Рассказы

Старуха разбудила Настку, они вскинули узлы на плечи и вышли.

Тэкля плакала навзрыд, а дворовый пес, не спущенный этой ночью с цепи, начал жалобно скулить. Ясек вернулся и отвязал его, но пес не пошел за ними, а выбежал на дорогу и отчаянно завыл.

Они прошли через двор в поле и зашагали межой среди хлебов, направляясь к лесу.

Никто не проронил ни слова, не оглянулся ни разу на деревню, на дом, не заплакал. Они шли быстро, как бы убегая, только иногда кто-нибудь проводил рукой по колосьям, и глаза мутнели от слез, и тяжело поднималась грудь, раздираемая болью.

Предрассветный ветер колыхал хлебами. Они гнулись перед шедшими по меже людьми, как бы кланяясь им в ноги, и, роняя росинки, шелестели, словно говоря:

«Не уходите, хозяева… Останьтесь… останьтесь с нами!»

Деревья, терновые кусты, старые груши на межах протягивали к ним ветви, загораживая дорогу, и шумели глухо: «О! о! о!»

Свет зари переливался над полями, в красном ее блеске капли росы напоминали кровавые слезы в глазах, полных отчаяния, безумных, ищущих кого-то глазах. И, казалось, кровавый блеск рождающегося дня разливает вокруг беспокойство и смятение.

А они шли, все ускоряя шаг, с трудом подавляя слезы тоски и мучительных сожалений.

Около леса, у перекрестка, где на придорожном кресте вытянулось тело распятого, свесившего на грудь измученную голову, они не выдержали: все трое упали на колени у подножия креста и плакали надрывно, горько.

— Ох, Иисусе! На тебя наша надежда… Под твою святую защиту отдаемся, матерь ченстоховская!

Помолившись, сели отдохнуть, утомленные хлопотами и волнениями этой ночи.

— Не увижу тебя больше, земля родная, не увижу! — шептала Винцеркова, в последний раз обводя глазами поля, деревню, весь этот освещенный зарей мирок, где прошла ее жизнь, и жадно вбирая его в себя, как принимают святое причастие перед отправлением в последний путь.

А когда уже надо было итти дальше, они на прощанье припали к родным пашням и пересохшими губами целовали святую грудь матери-земли.

— Ну, пойдемте, мама, пойдем, Настусь! Белый день на дворе, еще кто увидит нас! — торопил Ясек женщин, которые никак не могли оторваться от земли.

Укрываясь в лесу, они скоро добрались до картофельных ям, где долго прятался Ясек. Там они должны были ждать проводника.

Все трое были так утомлены, что сразу заснули как убитые.

Проснулись довольно поздно — уже звонили к вечерне.

Старуха развязала узелок, и они принялись за еду, так как сильно проголодались.

— К вечерне звонят.

— Долго что-то не идет наш проводник!

— А надежный ли он человек, Ясек?

— Да ведь он мне десять рублей дал, чтобы не сомневались, что придет.

Они продолжали есть молча, поглядывая на краешек неба, синевший над отверстием ямы.

Вдруг Ясек вскочил: сверху донесся смешанный гул голосов.

Он схватил палку, подошел поближе к отверстию и долго вслушивался.

— Там много людей… слышно, идут сюда… тише! — шепнул он, взобрался повыше, чтобы выглянуть наружу, но тотчас спрыгнул на дно ямы.

— Мужики наши и стражники… облава… Это за мной! — Слова с лихорадочной быстротой слетали с его губ. — Вы тут сидите тихо… не уходите до ночи… а я… я выберусь. До леса два шага… доберусь туда, что бы ни было… а там они меня уже не поймают… Как стемнеет, дождусь вас около корчмы. Идут! В ямах ищут… Ох! — все тише бормотал Ясек. Его так трясло от страха и волнения, что он вынужден был присесть. Обе женщины, обомлев, не говорили ни слова… Все прислушивались к глухим голосам наверху, которые все приближались.

Уже слышны были тяжелые шаги и стук палок о камни.

Ясек застегнул кафтан и, крепко сжимая в руках палку, с минуту всматривался в отверстие.

— Так у корчмы, помните! — шепнул он, нервно перекрестился и, даже не оглянувшись на мать и Настку, выскочил из ямы.

На мгновение он остановился: его ослепило солнце.

— Держи! Лови! Держи! — внезапно заорали вокруг.

Он был окружен. Со всех сторон двигались к нему тесно сомкнутым кольцом мужики, вооруженные здоровенными дубинами. Их отделяли от него всего несколько десятков шагов, они уже поднимались на гору, в которой были вырыты ямы.

— В лес! — сказал себе Ясек и с величайшей быстротой метнулся прямо на стену людей, ощетинившуюся десятками дубин и протянутых рук. Стена дрогнула, прорвалась, и половина ее рухнула наземь вместе с Ясеком. Десятки тел смешались и, как подхваченные бешеные вихрем, покатились вниз по склону.

Ясек не сдавался. Он защищался так яростно, с таким остервенением действовал палкой и ногами, кусался, царапался, что в конце концов вырвался-таки из тисков и помчался в сторону деревни. Но дорогу к лесу загородила ему новая толпа крестьян, спешивших на помощь первым. Он бежал, как волк, за которым гонится целая псарня, а за ним с дикими криками неслась погоня.

Он несся, как вихрь… «Только бы до деревни и через поле… а там лес!»

Он напрягал последние силы, летел на крыльях безумия и отчаяния… но чувствовал уже, что ему не спастись, не добежать. Лес был еще далеко, погоня все ближе, а он уже задыхался, у него темнело в глазах, он спотыкался, густые колосья цеплялись за ноги…