Рассказы

— Безобразие! — ворчал он, сердито отщипывая кусочки хлеба. — Неужели нельзя было разбудить? — Он отрезал огромный ломоть, намазал его маслом и закричал: — Степка, Степа, поди сюда, подлец!

Но щенок не отзывался. Верно, и он ушел со своей хозяйкой. Тщетно звал Борисенков Кузю и Тату. Из всех обитателей дома оставалась лишь одна вечно спящая Леда.

И все же, когда мы уже собирались тронуться в путь, Катя пришла нас проводить. В руках она принесла десятка два довольно жалких, кривых огурчиков с бородавчатой кожей.

— На дорожку, — сказала Катя.

На плечах у нее старенький ватник, на ногах кирзовые сапоги, голова обмотана платком, но даже в этой скромной рабочей одежде Катя кажется нарядной — так горят ее накаленные утренним подморозком щеки.

И все же сегодня она совсем другая, чем накануне. Быть может, виной тому ее глаза: запавшие, красные, страдальческие.

— Что с вами, Катюша? — участливо спросил Борисенков. — Вы нездоровы?

— Нет, что вы!.. — Слабая, далекая улыбка тронула Катины губы, и я почувствовал, что она пытается растянуть эту жалкую улыбку, прикрыться ею. И Кате это почти удается, улыбка становится большой, настоящей, если б не глаза: с ними ничего не поделаешь.

Начинается прощание. И какими же бедными кажутся мне обычные слова расставания!

«Неужели мы так и уйдем? Мои товарищи ничего не знают, но ведь я-то знаю! Пусть я не могу ей помочь, ей никто не может помочь. Но как же так — знать о беде человека и молча пройти мимо?..»

— Счастливого пути!..

— Счастливо оставаться!..

И Борисенков с Хвощом, стараясь держаться особенно молодцевато, шагают прочь от станции.

Лямки моего рюкзака никак не затягиваются, они словно нарочно задерживают меня тут. Катя стоит рядом.

— Вы простите меня, Катя… Я знаю, что не имею права… Я вас очень уважаю, но если б я… если б вы могли…

— О чем это вы? — сказала она холодно, и я почувствовал, что она вся подобралась, сжалась, готовая к отпору.

— Мне не спалось сегодня ночью…

— Это с непривычки, — прервала она с короткой, недоброй усмешкой. — Я спала как убитая.

— Простите, — пробормотал я и нагнулся за мешком. Мне было тяжело и чего-то стыдно.

— Нет, постойте, — вдруг сказала Катя. — Раз уж вы знаете… Я не хочу, чтоб вы считали меня дурой-девчонкой, у которой глаза на мокром месте. Здесь все гораздо серьезней и печальней. — Она провела рукой по лицу, будто сняла невидимую паутину. — Этот парень, который ушел… бежал со станции — вы слышали о нем?

— Слышал… да, — ответил я удивленно.

— Мы вместе учились в институте. Легкомысленный, слабый, он не уважал ни своих способностей, ни своей профессии. Я добилась, чтоб его назначили сюда. Мне казалось — здесь он станет другим. Но ему было скучно. Скучно без людей, без шума, без города. И он ушел. Тайком… Мне удалось узнать, где он находится. Я написала ему, чтоб он вернулся, что я все улажу. Он не ответил. Я снова написала. Написала, что все прощаю, что верю в него. И вот дождалась ответа. Он не придет, он отказывается… Отказывается от всего, понимаете — от всего!.. — Она задохнулась, проглотила воздух звучно, словно глоток воды.

— Ну что вы, Катя, не надо! Есть из-за чего убиваться! Из-за этого… человечишки!

Катя устало посмотрела на меня:

— Так ведь я же его люблю…

* * *

Тропа петляла среди дикого нагромождения скал, и площадка станции то исчезала, то появлялась вновь, порой в отдалении, порой до странности близко, как будто тропа возвращалась вспять и вдруг оказалась где-то совсем далеко внизу — крошечный, оттененный зеленью пятачок среди мертвого серого камня. Сейчас она совсем скроется из глаз. Я остановился и достал полевой бинокль.

Катя сидела на приступке своего дома, подперев лицо руками, и что-то говорила расположившимся вокруг нее щенку Степе, поросенку Кузе, курице Тате, черепахе Леде и усевшейся чуть в стороне старой, сутулой Графине. Быть может, с этими бессловесными друзьями решала она, как жить дальше.

Ночной гость

1

Он появился поздно вечером, почти ночью. Распахнулась дверь, черный вырез ночи дохнул холодным ветром, метнулись по стенам теми, будто все предметы, находившиеся в горнице, враз качнулись от двери, и этим порывом ветра внесло его сухощавую, грациозную фигурку и коротком пальто и узеньких брюках в полоску.