Рассказы

— Вам горько? — кричала, заливаясь от смеха, на своем суку девушка.— Я не виновата, у меня свои капризы. Разве есть женщина без капризов? Только знайте, я вас не неволю. Не хотите, не надо. Пан Гузик из-за меня на все пойдет, только бы за него вышла. Он богатый, у него и оранжереи есть…

Перебивая ее, вскакивая от возмущения, бледнея и дергая бородку, в свою очередь начинал кричать Егор Михайлович:

— Так-с, так-с… удивляюсь, не понимаю! Зачем смеяться, что я вам сделал?.. Отлично знаете, что пан Гузик на вас не женится и вообще он подозрительная личность. В долгу как в шелку, отцовское состояние промотал, имение заложил, только пыль в нос пускает… Сами знаете, еще недавно плакали, что оскорбил вас своими гнусностями… в Париж предлагал ехать… вы меня извините, только так нельзя. У вас прекрасная, возвышенная душа, а говорите вы несуразности. Подумайте только, такой человек не умеет уважать женщину… он циник, гнусный циник, а я же люблю вас.

Панна Януария хлопала в ладоши, потом, прыгнув на землю, говорила, поджимая губы, раскачивая головою.

— А-яй, какой вы злой! Но что же мне делать, если я такая ветреная. Но будет! Быстренько целуйте мою руку и распрямите брови. Вот идет к нам пан Гузик. Вы с ним поболтайте, а я убегу. Мне стыдно будет, если увидит он меня босой… Ну так…

И, захватив полы широкой своей кисейной юбки, прикрывая ею обнаженные икры, кинулась в чащу.

III

Помахивая в воздухе стеком, шел по тропинке к Егору Михайловичу пан Гузик в кавалерийских своих рейтузах, ботфортах и куцей кепке на голове. Усы его лихо торчали кверху, глаза лукаво улыбались, нос самонадеянно глядел в небо.

— Пану доктору мое почтение,— воскликнул он, болтая перед лицом рукою,— тысячу извинений за прерванный t^ete `a t^ete. Но пан Яцковский послал меня к вам просить на завтрак.

И, подходя вплотную к Егору Михайловичу, взял его пан Гузик дружески под локоть и подмигнул.

— У пана губа не дура — девица хоть куда, только имей деньги.

Свирепо глядя на говорившего, доктор дернул картуз на нос и зашагал по дорожке.

— Я бы просил меня оставить в покое. Не понимаю этих дурацких шуточек! Мы с вами разные люди.

Пан Гузик шел сзади, посвистывал, стек его колесом кружил в воздухе.

— Поверьте, мы можем быть с вами разными людьми, но женщина всегда одна и та же. Как можно меньше серьезности в отношении к ней. Честное слово! Они хотят только веселиться; обязанность ваша развлекать их. Ах, пан доктор, поедем сегодня в город. Панна Януария, конечно, не откажется.

Оба вышли из рощи и шли по полю к усадьбе Яцковского. Навозные жуки гудели у них под ногами; солнце парило все больше, рожь застыла в полуденном сне.

«Конечно, он сегодня от меня не отстанет,— изводился Егор Михайлович.— Попрощаюсь и уеду домой. Что, в самом деле, такое?»

В столовой на столе перед паном Яцковским высилась батарея бутылок. Соблазнительно расставлены были закуски, дымилось блюдо с жареной уткой.

Вытягивая вперед жирные губы, причмокивая, громко нюхал воздух пан Яцковский, а панна Януария  ^{5}, стоя подле него, разрезала жаркое. По обе ее стороны,— жалобно повизгивая, хлопая по полу хвостами, ерзались Чамбур и Левчак.

Снимая картуз, еще с порога радостно закричал пан Гузик:

— Приятного аппетита, пан Адам! Что может быть слаще запаха утки!

Егор Михайлович, проходя мимо него, сказал угрюмо:

— Мне, пожалуй, домой пора.

Но тотчас же схватив его за рукав, потянула панна Януария к столу и, заставив сесть, повелительно молвила:

— Я не люблю, чтобы у меня не слушались. Садитесь и ешьте. Вот, вам жирный кусок нарочно отрезала…

— Архиерейский! — смеясь, крикнул пан Гузик, разливая водку.

— Ваше здоровье!

Выпивая пятую рюмку, думал Егор Михайлович, что пора кончить и что вообще все ералаш какой-то, что лучше бы ему сидеть дома и не рыпаться, что похож он больше на кулика, чем на жениха, и что никто никогда не поймет его сердца. И мысленно любуясь собою, своею любовью, умилялся он все больше, представляя себе,— вот полюбила его прекрасная, чистая девушка и поняла, какой он необыкновенный. А тут этот старый охотник, этот пьяница и шарлатан, ничего не понимает, и панна Януария, злая обольстительница, с радостью готовая сгубить его.

Но, весело подмигивая, наливал пан Гузик Егору Михайловичу шестую рюмку, и он покорно выпивал ее, чувствуя себя не в силах сдвинуться с места.

— О, так! Что за охота была здесь в прежние годы,— бубнил пан Яцковский,— вы никогда этого не видали… Я сам имел пять борзых и десять гончих. Лис травил за одно удовольствие, а зайцев никто не считал. Фа! Кабы не мой ревматизм, чтоб его волки съели! Сиди тут и смотри в окошко. Януария, угощай гостей. Даром тебя, что ли, в институте учили. Ну, будешь женой, муж бить станет.

— Бить, бить! — смеясь, кричал пан Гузик.— Ну и комик вы, пан Адам!

— Меня никто тронуть не посмеет, я сама себе госпожа,— надменно поднимая голову, блистая темными глазами, отвечала девушка.— Вы, папаша, совсем не знаете современности. Теперь женщина госпожа, а мужчина ее покорный слуга. Что скажете на это, Егор Михайлович?