Рассказы

— Сталин отменил, когда про все узнал.

— И что потом?

— А потом, — слезинки показались у нее на глазах, — а потом была война.

УАЗ ускорился, и последние лучи солнца вновь забрезжили в образовавшемся просвете.

— Немцы на нас напали… Ночью… А потом несколько лет шла война, и Сталин победил Гитлера. Много людей погибло… Очень много тысяч.

— Что? — он убрал ее руку. — Много чего?

— Тысяч… Знаешь, я считаю, нельзя говорить приблизительно, когда речь идет о жизни людей… Много, очень много… Сто тысяч… Может быть, даже двести или триста. Это была страшная война.

— 11 —

— Потом, потом, — шептала она и срывала с него одежду, — история подождет, там уже все давно случилось. Я хочу тебя сейчас.

Он, как мог, сдерживал ее.

— А во время Гражданской? Ответь! Сколько?

— Это важно? Тебя так заводит история? — опрокинула его на живот и покрыла спину горячими поцелуями. — Меньше, наверное, чем в Великую Отечественную. Может, сто тысяч.

Она кусалась, ему не хватало дыхания.

— А… во время репрессий?

— Может быть, пятьдесят тысяч… Нет, как-то много, это же не война… Скажем, двадцать пять.

«Скажем»… «Скажем»…

— Итого? — простонал он и, зажмурив глаза, уткнулся в подушку.

— Триста, — она опускалась все ниже, легко складывая цифры в уме, так как с математикой в школе у нее было все в порядке, — плюс сто, — и перевернула его на спину, — плюс двадцать пять, — едва коснулась губами, — четыреста двадцать пять. Будем считать, что пятьсот!

Круче «скажем» могло быть только «будем считать». «Скажем» ушло на почетное второе место.

Иногда она вскидывала волосы, и он видел шею, изгибающуюся, как побег молодого дерева. Ее тело укрывало его, горячие поцелуи не отпускали ни на секунду. То, о чем он мечтал долгие годы, свершилось. Но стена встала между ними, и он ничего не мог поделать.

Она подняла голову, поджала губу.

— Я что-то не так делаю? Ты меня не хочешь?

— Я, — прохрипел он, — я…

— Ты устал?

— Ты…

— Я все понимаю, забудь, это вообще не проблема.

— Пятьсот тысяч, — наконец членораздельно произнес он, — пятьсот?

— Ты опять об этом?!! Ну прости, я не знала, что это для тебя так важно… Пойми: я больше математику учила, а такой предмет, как история, — не очень.

— Значит, все, о чем мы говорили, все, кто погиб, для тебя — предмет? Такой же, как математика и физика?

— Ну да, а что тут такого? Я же не виновата, что у меня была больше склонность к точным наукам, чем к истории.

— Ты понимаешь, где ты живешь?! — закричал он. — Понимаешь, что это за страна, где ты родилась?!

— Россия? — испуганно предположила она и тут же исправилась: — Российская Федерация?

— И что?! Что ты о ней знаешь?

— Что… У нас сейчас демократия, что… рыночная экономика… что все нормально, — она почти плакала.

— То есть ты живешь в такой распрекрасной стране, где можно взять кредит на машину и выпить кофе на открытой веранде?! Тебе хватает? Это — твоя Россия? Говори! — он схватил ее за плечи. — И акулы у тебя легкими дышат, и в гандбол овальным мячиком играют, и в Губчека чиксы работают?

— Отпусти, пожалуйста, мне больно, — попросила она.

— И Дзержинский у тебя — писатель, и народу в стране погибло четыреста двадцать пять тысяч человек! В Гражданскую с Отечественной и от Сталина! Спасибо — округлила до пятисот!

— Прости! Я просто не учила эту тему!

— Мы с тобой родились на этих костях, ходим, ездим, трахаемся на костях. Кофе твое из костей, а ты… ты… ты хочешь, чтобы у меня стояло после этого?

— Прости, — рыдала она, — я не знала, что это так важно!

— Ничего не важно! И то, что для тебя Волоколамское направление не связано ни с чем, кроме пробок, — тоже.

— Я знаю про войну! — закричала она. — Знаю, что немецкие танки почти дошли до «ИКЕИ»!

— И урок не было! Орки были, а урок — нет.

— Не бросай меня! — она уже не кричала, а пищала. — Я молодая, я смогу много тебе дать. Много секса. Я же понимаю… что тебе не о чем со мной разговаривать, но… — и снова приникла к его телу губами. — Не бросай меня! Ты же можешь со мной просто тр…ться!

— О чем с тобой тр…ться? — прохрипел он.

— 12 —

Он спал в офисном туалете, и снилось, как гандболистки бегут к чужим воротам, отдают друг другу мяч, забивают голы в полете.

А потом — как она уходила вчера, вся в слезах, и забрала уже поставленную в стаканчик зубную щетку.

Она бежала по июньскому лугу, по высокой траве, акула неслась за нею, и мокрый черный плавник стремительно приближался.

— Не бросай меня, — слышалось ему. Но голос был все тише, а акулий хрип — громче. Вдруг все пропало, и он увидел товарища Сталина в окружении малознакомых гэпэушников. Сталин повертел в руках фотографию Троцкого и спросил:

— Почему старик еще жив?

Гэпэушники задумались.

Вождь не стал их мучить и сам предложил решение: достал из шкафа и передал в руки его институтской одногруппнице новенький, блестящий, как самурайский меч, ледоруб.

Вдруг осталась одна одногруппница — в альпинистской экипировке, на алтайском взгорье, с этим самым ледорубом. Она улыбалась так нежно, и захотелось залезть прямо сейчас в «Одноклассники», написать ей, встретиться и… просто поговорить про Троцкого.