Рассказы

Героем рассказа был некий мистер Л.Е. Вогель, язвительный и эгоцентричный, впрочем, не законченный мизантроп, писатель средних лет, с изуродованной ногой, носивший летом изо дня в день белый костюм с длинноватыми брюками, старомодную соломенную шляпу и один и тот же желтый вязаный галстук. Это был невысокий человек с громким смехом, которого он сам смущался, любивший, несмотря на хромоту, пешие прогулки. Как-то летом он преподавал на писательском семинаре в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Там писатель влюбился в молоденькую студентку, работавшую в гостинице, где он жил две недели, пока читал лекции. Она переспала с ним — ей льстило то, что он автор двух романов. Одного раза ей, однако, хватило, но Вогеля, отведавшего юной плоти, зацепило всерьез. Он влюбился в эту девицу, двадцатилетнюю шлюховатую блондинку, и постоянно донимал ее торжественными предложениями руки и сердца, пока не надоел ей окончательно. Чтобы избавиться от него, она подговорила своего дружка открыть отмычкой номер Вогеля и устроить ему какую-нибудь гадость. Вогель принимал, как обычно, ванну перед ужином, когда кто-то заорал: «Пожар! Все на улицу!» Он выскочил из ванны, дружок схватил его за руку и вытолкнул в коридор, после чего захлопнул дверь номера и скрылся. Голый писатель бродил — ни дать ни взять мокрый зверек — по огромному коридору гостиницы, стучался во все двери, которые тут же захлопывались у него перед носом, пока наконец некая пожилая дама не дала ему покрывало, замотавшись в которое он позвонил управляющему и попросил ключ от своего номера. Вогель, чье сердце было разбито — он понял, что все подстроила девица, и догадался почему, — собрал вещи и покинул Сиракузы за неделю до окончания работы семинара.

«Бедняга Вогель дал зарок больше не влюбляться, а продолжать писать».

Так заканчивался рассказ «Муки творчества».

Придя домой, Эли Фогель шваркнул вазочку с нарциссами о кухонный пол и растоптал осколки увечной ногой.

— Свинья! Разве этому я тебя учил?

Злой, униженный (рассказ пробудил воспоминания, и он страдал по двум причинам), Фогель в приступе бешенства проклинал Гэри, призывал на его голову все самые страшные кары. Но здравый смысл все-таки победил, и он ограничился язвительным письмом.

Откуда Гэри узнал подробности? Может, просто наслушался сплетен? Он представил себе девицу и ее кавалера, забавляющих этим рассказом всех, кто проявлял хоть малейший интерес, и визжащих от восторга, когда доходило до описания сатира с волосатой грудью, мокрого и дрожащего, мечущегося по гостиничному коридору. Гэри вполне мог услышать эту историю от них самих или от их друзей. А может, он переспал с девицей, и она ему во всем призналась. Г-споди, неужто это он ее подговорил? Да нет, вряд ли.

Тогда зачем он такое написал? Почему не пощадил Фогеля, зачем напомнил об этом унижении? Впрочем, он явно не рассчитывал, что тот наткнется на рассказ. Суть не в этом, суть в том, что их дружба его не остановила. Так вот какая цена этой дружбе. Сама мысль о том, что Гэри все лето к нему подлизывался для того, чтобы собрать побольше фактов для своего опуса, была Фогелю омерзительна. А что, утешал себя Фогель, если он услышал об этой истории после семинара в Уайт-Маунтинс и просто не смог устоять? Возможно, он вынашивал «идею» еще летом, но написать решился, когда уже вернулся в Сан-Франциско и в свой колледж. Всего-то и надо было добавить описание его внешности, привести пару-тройку его фразочек, и все — рассказ состряпан и готов для публикации в ежеквартальном университетском альманахе. Быть может, Гэри выразил таким образом свое к нему уважение: отличный писатель, с которым я знаком, предстает перед вами как простой человек. Он не сумел устоять против искушения. Все лето он вел столько бесед о тайнах писательского мастерства, что испытывал острую необходимость немедленно опубликовать что-нибудь свое, неважно что, но свое. Он получил практически готовый сюжет и перенес его на бумагу почти без изменений. Никакой игры воображения, по сути дела почти что мемуаристика.

Когда Фогель решил, что способность к объективной оценке к нему вернулась, он уселся за стол, откуда был виден садик его хозяйки, окунул перо в чернильницу и начал письмо к Гэри: «Поздравляю вас с публикацией первого рассказа, однако не могу сказать, что это событие меня обрадовало».

Лист порвал, а на новом написал: