Рассказы

Когда в четыре часа дня Флаэрти закончил работу и на его место заступил Сильвио, брюнет с короткими курчавыми волосами, доктор Моррис спустился в холл и уселся в кресло, сделав вид, что читает газету. Как только лифт поехал наверх, он направился к почтовым ящикам, решив отыскать Эвелин по табличкам на них. Ни одной Эвелин он не обнаружил, но нашел Э. Гордон и Э. Каммингс. Одной из них вполне могла оказаться она. Он знал, что одинокие женщины избегают указывать свои имена, опасаясь всяких психов и возможных домогательств. Будто бы невзначай он спросил у Сильвио, не зовут ли мисс Гордон или мисс Каммингс Эвелин, но тот ответил, что не знает, об этом лучше спросить мистера Флаэрти, потому что почту раскладывает он. «Здесь столько народу живет», — пожал плечами Сильвио. Доктор сказал, что спрашивал просто из любопытства, это прозвучало малоубедительно, но ничего лучшего ему в голову не пришло. Он вышел на улицу и немного побродил безо всякой цели, а вернувшись, с Сильвио уже не заговаривал. В лифте они ехали молча, доктор стоял замерев и вытянувшись в струну. Той ночью он спал отвратительно. Стоило задремать, ему снились эротические сны. Проснулся он, мучаясь желанием и отвращением, долго лежал, сам себе сострадая. И чувствовал, что ничего изменить не в силах.

Встал он около пяти, а около семи уже спустился в холл. Ему просто необходимо было выяснить, кто же она. В холле Ричард, ночной дежурный, привезя его вниз, тут же вернулся к чтению какого-то порнографического журнала; почты, как мистер Моррис и предполагал, еще не было. Он знал, что привозят ее в девятом часу, но ждать дома было выше его сил. Он вышел на улицу, купил на Ирвинг-плейс «Таймс» и направился дальше, а поскольку утро выдалось чудесное и совсем не холодное, даже посидел на скамейке в парке Юнион-сквер. Он развернул газету, но читать не смог, понаблюдал за воробьями, клевавшими прошлогоднюю траву. Да, он пожилой человек, спору нет, но опыт подсказывал ему, что возраст в отношениях мужчин и женщин часто не имеет значения. Энергии у него пока что хватает, а тело — это всего лишь тело. В холл доктор, нарочно задержавшись подольше, вернулся в восемь тридцать. Флаэрти уже принесли мешок с почтой, и он, перед тем как положить письма в почтовые ящики, раскладывал их на столе по алфавиту. Выглядел он на этот раз неважно. Двигался он с трудом. Его искаженное лицо посерело; он тяжело дышал, а в глазах затаилась боль.

— Вам пока ничего, — сказал он доктору, не поднимая глаз.

— Сегодня я подожду. Дочь должна была написать, — объяснил доктор Моррис.

— Пока не видно, но, может, вам повезет — вот еще одна пачка осталась. — Он развязал бечевку.

Пока он раскладывал последнюю пачку писем, кто-то позвонил — вызвал лифт, и Флаэрти отошел.

Доктор делал вид, что поглощен «Таймс». Едва двери лифта закрылись, он тотчас подошел к столу и поспешно перебрал стопку на букву «К», Э. Каммингс оказался Эрнестом Каммингсом. Он схватил стопку на «Г», следя за металлической стрелкой, показывавшей, что лифт уже спускается. В этой стопке лежало два письма, адресованных Эвелин Гордон. Одно было от матери. Второе, тоже написанное от руки, от некоего Ли Брэдли. Почти что помимо воли доктор взял это письмо и сунул в карман. Его обдало жаром. Когда дверь лифта открылась, он уже сидел в кресле и листал газету.

— Вам совсем ничего, — сказал через минуту Флаэрти.

У себя в квартире доктор, прислушиваясь к своему сиплому дыханию, положил письмо на кухонный стол и, дожидаясь, пока вскипит чайник, сидел и смотрел на него. Чайник, вскипев, засвистел, а он так и сидел перед невскрытым письмом. На него напало отупение. Потом он представил себе, как Ли Брэдли описывает сексуальные забавы, которым предавался с Эвелин Гордон. Он воображал себе их любовные игры. А затем, хоть и вслух запретив себе это делать, он распечатал над паром письмо, вскрыл конверт и снова положил письмо на стол, чтобы удобнее было читать. Сердце его колотилось от предвкушения. Но, к его удивлению, письмо оказалось скучным — это был самодовольный рассказ о какой-то дурацкой сделке, которую Брэдли пытался заключить. Только последние две фразы оказались поживее. «Вечером я приеду, жди меня в спальне. И чтобы на тебе были белые трусики, и больше ничего».

Доктор даже не мог решить, кто ему более отвратителен — этот кретин или он сам. Если честно, то он сам. Осторожно засунув листок бумаги обратно, он смазал конверт тонким слоем клея и заново запечатал письмо. Днем он сунул письмо себе во внутренний карман и, нажав кнопку, вызвал Сильвио. Доктор сходил за свежим номером «Пост» и делал вид, что погружен в чтение, пока Сильвио не повез на лифте двух каких-то женщин; тогда доктор опустил письмо в ящик Эвелин Гордон и вышел подышать воздухом.