Рассказы

Приехал, монтировать стал. Шесть часов возился, но всё как надо сделал. Идеально просто получилось. Точно всё легло, как надо, и стены красивые, и шкаф как влитой. Ну, и она говорит, мол, давайте-ка я вас ужином накормлю. А то мне в последнее время кормить-то некого, скоро и готовить вовсе разучусь, ведь для себя не очень-то стараешься. Ну, я и не против. В общем, посадила она меня в столовой, я там до того не разу не был, всё в большой комнате обретался, где шкаф делал. Пока она на кухню пошла, я стал фотографии рассматривать, они по всем стенам там висят.

В основном, мужчина какой-то на фотографиях, немолодой уже. Муж, наверное. А потом его фотография в чёрной рамке. Умер, значит. И дети: мальчишка и девчонка. Сначала маленькие такие, одинаковые совсем. Потом постарше.

А потом смотрю, а девочка с некоторого времени всё в тёмных очках.

И тут голос сзади.

«Это Марк и Джерри, дети мои. Марк сейчас адвокат, в Нью-Йорке давно уже живёт, не в нашей глуши. А Джерри в музыку пошла, играет в группе».

И тут меня как током прошибло.

«Blind Jazz», — говорю.

«Да, — она удивилась, слышно было, — Вы их знаете?»

Ну, я замялся, говорю, на концерте как-то был, диск есть.

Ей приятно было, ямочки на щеках появились, гордость за дочь прямо на лице видна.

«Она у меня молодец», — говорит.

И тут я смотрю, а на стене плакат, небольшой совсем, типа постера из журнала. И там — она, Джерри, такая, как я её тогда, год назад, видел, в том самом цилиндре, в чёрных очках, с этой огромной бас-гитарой. И я не удержался, спросил.

«А что с ней случилось?» — спрашиваю, а сам на чёрные очки указываю.

Она понурилась сразу, как-то, постарела.

«У неё лошадь была. Ричард ей подарил на пятилетие. Она с тех пор с лошадью не расставалась, наездница была хоть куда. Ей все прочили будущее наездницы. К восьми годам любого коня могла объездить».

Ну, ты понимаешь, Сэм, я своими словами пересказываю. В общем, сбросила её лошадь, та самая, первая, её любимица. Мэг её звали, эту лошадь. Сбросила и копытом ещё ударила. По голове. Сотрясение, трещина в черепе, но всё зажило, нормально. Только зрение пропало. И уже не восстановилось. Вот.

Представляешь, Сэм, она — на самом деле слепая. Они все там, эти музыканты, все остальные — клавишник, ударник, саксофонисты, они же зрячие. Они обычные. И они, получается, на ней выехали, они эту штуку со слепотой придумали, потому что она слепая. И они играли, имитируя, что они не видят, а она — по-настоящему. Она и в самом деле слепая.

И я тогда спросил у неё — у матери, в смысле — она слышала песню о любви к лошадям?

И вот тогда она расплакалась. Расплакалась по-настоящему, и уже про ужин забыла, и про гордость за детей, и про Ричарда, это, верно, мужа так звали. В общем, глаза она на меня поднимает и спрашивает: а откуда я эту песню знаю.

Джерри мне пела, говорю.

А она наклонилась ко мне и обняла меня, точно как мать сына, и всё плачет, и плачет, и обнимает меня. А я молчу, потому что не знаю, что сказать.

Представляешь, Сэм, как нужно любить эту чёртову лошадь? Она же девочку инвалидом сделала на всю жизнь, всё ей перевернула, всё испортила. А я тут понял, что в песне — всё правда было. Всё, до последней строчки. Я прямо как вживую увидел, как лошадь умирает, а слепая девушка гладит её и плачет. И пишет эту песню потом, и поёт, только не на сцене, потому что нельзя это на сцене петь. Она только для избранных её поёт. Почему я попал в их число — ума не приложу.

Вот и всё, Сэм. Она покормила меня ужином, и всё рассказывала про Джерри, и про Марка, и про Ричарда, и про лошадей, про Мэг особенно.

А я вот теперь уже второй день отойти не могу. И у меня в голове вертится эта песня. Вертится и вертится, и никак не хочет уходить.

Плесни-ка ещё, Сэм. Спасибо.

Шэннон МакКормик

Рассказ написан для конкурса РБЖ «Азимут». Тема — «Океан». Рассказ занял 42-е место.

1.

Шэннон МакКормик просыпается, как обычно, в семь утра, согласно внутреннему распорядку. Саймон спит, его большая рука, поросшая жёсткими чёрными волосами, лежит поверх одеяла. Шэннон соскальзывает с кровати, надевает халатик, не прикрывающий даже её костлявые коленки, и идёт на кухню. Она оглядывается в дверях и смотрит на спящего Саймона преданными собачьими глазами. Так происходит каждый день. Саймон спит, и нужно приготовить ему кофе к половине восьмого. В восемь он уже уходит на работу.

Саймон никогда не говорит о работе. Шэннон знает, что он строитель, но что конкретно он делает, она не знает, и, в общем, ей это неинтересно. Может быть, он каменщик. Может быть, он штукатур. Когда он возвращается домой, от него пахнет только потом. От него не пахнет древесной стружкой, как пахнет от плотника. Не пахнет краской, как пахнет от маляра. От него пахнет потом, и он сразу идёт под душ, и Шэннон идёт за ним; она трёт ему спину, и грудь, и он целует её, и потом происходит то, что и должно происходить, а потом они идут в кухню, и она кормит его ужином.