Рассказы

В шлюзе мигает аварийная сигнализация. Слева от входа в шлюз Кайзер открывает едва заметный люк в стене. За люком — страховая ванта. Это толстый трос, накрученный на стальной цилиндр. Здесь нет никакой электроники — только механика. И иллюминатор с нарисованным прицелом. Из ниши выползает нечто вроде арбалета. Эта штука очень тяжёлая, но с ещё помощью можно выстрелить вантой на расстояние до двух километров, и стальной зацеп на конце троса удержится на любой поверхности. Трос позволит потянуть время, мы успеем отогнуть лепесток.

Это устройство, в общем-то, не для подобных случаев. Им можно подцепить и притянуть к кораблю какой-нибудь объект — вручную. Но в данной ситуации оно может спасти.

Ворочаем арбалет. Наконец, в окошечко прицела попадает что-то удобоваримое: я не вижу. Целится Кайзер. Он жмёт на рычаг-гашетку. Трос начинает разматываться. Я отскакиваю в сторону. Раздаётся щелчок. Захват во что-то вцепился, и трос зафиксировало. Всё, можно отжимать лепесток. Трос удержит корабль от падения хотя бы несколько минут. Трос натягивается. Корабль встряхивает.

— Я зацепил за стену станции.

Хорошо.

Мы идёт к шлюзу. Там находятся рычаги ручного открывания лепестков-захватов.

Следующая встряска сбивает меня с ног. Я оборачиваюсь и вижу, что цилиндр вращается, а значит, трос продолжает разматыватся.

— Крепёж сорвало, — кричит Кайзер.

На стене укреплен металлический штырь, выкрашенный в красный цвет. Именно на такой, самый крайний случай. Кайзер сдёргивает штырь и втискивает его в щель между стеной и цилиндром. Цилиндр останавливается. Лицо Кайзера краснеет. Он держит примерно полтонны. Если он отпустит, то цилиндр сомнёт штырь, трос станет разматываться дальше и корабль пробьёт стену оранжереи.

Я хватаюсь за штырь, помогая Кайзеру.

— Ты не сможешь в одиночку отжать лепесток.

Я знаю. Там нужны два человека — в любом случае. Даже если Кайзер удержит эти полтонны хотя бы в течение нескольких минут. Хотя это вряд ли. На штыре — кожаные накладки для рук. С его помощью можно вращать цилиндр вручную, притягивая предмет к кораблю. В данном случае — отталкивая корабль от станции. Но на это сил не хватит даже у самого сильного человека.

Шут смотрит на меня внимательным собачьим взглядом.

— Шут, — говорю я.

— Он не удержит.

Нужно тридцать секунд. Мы успеем. Тридцать.

Я отпускаю рычаг. Говорю: иди сюда.

Шут подходит.

Возьми. Он хватается зубами за кожаную ручку штыря.

— Держи, Шут, — говорю я. — Держи.

Он знает эти команды. Очень хорошо знает. Держи. Возьми. Сторожи.

— Вперёд.

Кайзер аккуратно отпускает штырь. Шута тянет вперёд, но он упирается четырьмя ногами, его зубы прокусывают кожу ручки, он сопротивляется, но держит.

Мы бежим к шлюзу. Рычаги нашего лепестка — с правой стороны. Мы срываем аварийные печати и синхронно тянем рычаги. Мой идёт нормально, рычаг Кайзера застревает. Он виснет всем телом. Лепесток — тяжёлый, усилий одного человека не хватает. Раздаётся скрежет, лепесток открывается, сдирая краску с боковины станции. Щелчок: фиксация.

Если бы корабль сдвинулся ещё на метр, нам бы уже не хватило сил открыть лепесток: он бы упёрся, и всё. Его бы смяло.

Я лечу обратно — к тросу.

Шут не выдержал. Его втянуло, вмяло в щель между цилиндром и стеной, но он не отпустил зубы. Он ведь мог, мог, чёрт подери, отпустить, откатился бы назад, корабль бы упал, ну и чёрт с ним. Но Шут не отпустил. Он упирался всеми лапами — и этого усилия, его мизерного собачьего усилия, хватило, чтобы задержать падение на несколько секунд, которых нам так не хватало.

Отпусти.

Я вытаскиваю его из щели. Она гораздо уже, чем пёс. Его бока ободраны — одна сплошная рана. Челюсть неестественно вывернута. Но он дышит. И смотрит на меня налившимися кровью глазами. И дышит часто-часто.

Я несу его в рубку, за мной — Кайзер. Кладу Шута на стол, он скулит. С боков свисает мясо. По моим щекам стекают слёзы.

Через шесть минут магниты всё же сумели отключить. Через четырнадцать — я следил по хронометру — шлюз взрезали. Впереди бежал я с Шутом на руках, потом Кайзер.

В оранжерее в момент аварии находилось семьсот тридцать четыре человека. К моменту падения корабля успели бы эвакуировать не более двухсот. Пятьсот жизней.

— Врача! — кричу я, пробиваясь через техников.

Он здесь, врач, худой мужчина в техническом белом комбинезоне, с чемоданчиком в руке.

— Я врач.

— Лечи, — Шут ещё дышит.

— Я не лечу животных! — возмущается врач.

— Лечи, мать твою! — орёт Кайзер. — Этот пёс спас всю эту грёбаную станцию! Этот пёс, мать твою, зубами трос держал!

Он орёт что-то ещё, но доктор уже бежит впереди нас к портовой медчасти.

Мы влетаем в павильон, и я кладу Шута на операционный стол. Врач оборачивается и наклоняется над собакой. Ошарашенная сестра огромными глазами смотрит на животное.

Врач поднимает глаза.

— Это бессмысленно. У него все рёбра вдавлены внутрь. Если там есть хоть один целый орган, то это чудо.

Лечи.

— Он умрёт через несколько минут.

Лечи.

— Я только сделаю ему больнее.

Лечи.

От тона Кайзера холодею даже я. Врач судорожно наполняет шприц чем-то прозрачным и вкалывает псу.

— Обезболивающее, — поясняет он.