— Великая Гумыния — газ! (С нашей Трансильванией!) Великая Сегбия — два! (Конечно, с нашей Бачкой!). Ну, а главное — чехи! Они тоже щелкают зубами.
Я не был искушен в политике. Мне было всего двадцать лет. Я был молодым провинциалом, которого отец раньше срока заставил отбыть военную службу, чтобы уберечь от опасностей столичной жизни. Но у меня были свои мысли, которых я никому не высказывал, зная, что они не встретят сочувствия. В то время как мы ожесточенно спорили о высоких материях, я думал: «А какая от этого всего польза гусару Яношу, который с самого начала войны, не имея отпуска и ни единого ранения, тянет вшивую лямку?»
Янош был крестьянином нашего села. Он служил в гусарах с десятого года и вернулся с действительной перед тем, как мне предстояло отбывать срок в его полку. Я посетил его дом и расспрашивал об офицерах и о порядках в полку. Мы подружились. Я бывал у него несколько раз. Хозяйство у него было маленькое, но исправное. Сам он был трезвый, спокойный, неторопливый человек. В первый же день мобилизации он попал в мой взвод, и тут я еще лучше узнал его.
В начале войны на сербском фронте вошло в систему отдавать занятые в бою пункты на разграбление солдатам. Делалось это с целью вызвать в людях ожесточение и вражду. После взятия Шабаца в шумной сутолоке разгрома я вдруг увидел Яноша, который, спокойно сидя верхом, держал в руке поводья нескольких лошадей и, покуривая трубку, с каким-то холодным презрением оглядывал мрачную картину. Я подъехал к нему.
— Что же, Янош, разве вам не интересно порыться в сербских магазинах?
— Нет, господин вольноопределяющийся. Не любитель я. Да позволено будет сказать — худой конец тому, что так начинается.
Среди всеобщего азарта, когда седельные мешки набивались совершенно ненужными вещами — шелковыми панталонами, коробками с пудрой, которые при следующем же переходе выбрасывались в придорожные канавы, когда люди с горящими глазами разбивали витрины и врывались в частные дома, — величественно равнодушная фигура Яноша произвела на меня потрясающее впечатление.
Надо сказать, что к тому времени не только солдаты, но и некоторые из офицеров пристрастились к даровым «трофеям»… конечно, они действовали осторожно, стараясь не привлекать внимания начальства.
Превратности войны перебросили наш полк с сербского фронта на северный. Русские войска уже вторгались в Карпаты и местами глубоко заходили на венгерскую территорию. Сюда были брошены венгерские части и для демонстрации «братской дружбы» несколько баварских полков. Нас снова посадили на коней и направили против русской лавины. В этих боях мы действительно творили чудеса. Тут-то проявилась гусарская лихость, сообразительность и решимость, доходившие порой до безрассудства. Я почувствовал это, когда русские войска уже находились на территории Галиции. Под Карпатами венгерцы дрались «по-настоящему», в Галиции они сражались по долгу службы.
Конечно, в то время я не мог объяснить себе причину всего этого так, как могу это сделать сегодня.
Я уже говорил, что мой отец заставил меня пойти на военную службу раньше срока. Эта странная мера имеет свою историю. Еще в гимназическом возрасте я начал увлекаться литературой и в школьном «кружке литературной самодеятельности» стяжал славу завзятого новеллиста. Перейдя в старший класс, я стал печататься под честной фамилией, унаследованной мною от отца. Летом тринадцатого года между мною и отцом возник конфликт. Причиной его послужила новелла, напечатанная в одном из номеров радикальной газеты нашего города, — «Новая провинция».
В новелле говорилось о том, как молодой начинающий художник влюбляется в красивую девушку и умоляет ее позировать ему для большой картины. Барышня долго колеблется, но искренность любви художника убеждает ее согласиться. Она приходит в ателье. В золотых бликах солнца ее тело прекрасно. Автор с увлечением описывает, как пламя любви перерождается в творческую энергию. Создается замечательное произведение, дающее художнику славу и мировое имя.
Я был тогда очень зелен. Тему, манеру и стиль я заимствовал в небольшом кружке, собиравшемся ежедневно в кафе. Здесь воспитывалась наша литературная молодежь. Мы подражали французским натуралистам и были глубоко уверены, что в «святую чашу искусства» мы тоже прибавили драгоценные капли истинного творчества. Тема, которую я взял, ходила в нашем кружке как эпидемия.
Мои друзья — и поэты и драматурги — писали на эту тему «вечные» творения. Газета напечатала мою новеллу подвалом, и это произвело сенсацию.