Рассказы

И отшатнулся. Не было раны. Был только шрам. Тонкий, затянувшийся, словно полгода, а не ночь прошла. Раста сидела. завернувшись в шкуру и молча смотрела на меня своими серыми глазищами. А я вспоминал. Вспоминал, что рассказывала мне мать. Про серые тени, что зимними ночами вместе с метелью несутся по полям. Про белых огромных волков, что подходят к одиноким домам и молча ждут, когда выйдет кто-нибудь. Такие дома потом находили пустыми. Про светловолосых дев и мужчин, что говорят с рыканьем, приходят ненадолго в деревни и уходят в сумерках в лес. Про оборотней.

"Моя стая, - Раста смотрела в пол, говорила медленно, с натугой - она придет сегодня ночью. За мной. Если люди испугаются и нападут - будет кровь".

Коротко взглянула на меня. И стало горько и радостно. Я нашел того, кто не видел во мне чужака. Но она уйдет. Или ее убьют потому, что она чужая. Тяжело подошел к Расте и опустился на колени. Гладил ее лицо, смотрел в глаза, вдыхал запах волос. Она обняла меня и прижала голову к своей груди. И я заплакал. Я не плакал много лет, и это было трудно.

Стало вечереть. Раста сидела на шкурах и молчала. Я сидел около огня и ждал. Стемнело. Завыл волк. Он выл около моих дверей. Я открыл дверь и вышел на крыльцо. Перед домом сидело десять огромных белых волков. Их глаза были мудры и печальны. Тот, что сидел ближе всех, подошел и обнюхал меня. Вернулся и сел.

Позади раздалось низкое рычание и, к стае проскользнула волчица. Обернулась - на меня смотрели серые, зимние глаза Расты.

И вот тогда то раздался крик. Заполошный, дурной, ненужный. И полетели стрелы. Из деревни валила толпа. Волки развернулись, толпа была слишком близко, не уйти. И вожак завыл. Завыл негодующе, зло, обиженно.

Я развернулся и пошел в избу. Достал меч. Вышел и встал между волками и толпой.

Глаза толпы всегда одинаковы. Они безумны, испуганны и глупы. Толпа не хочет видеть тех, кто не в ней. Для толпы они враги. И я стал ее врагом.

Первого из бегущих я свалил боковым ударом, наотмашь. Краем глаза заметил, что волчица подошла к тому волку, что обнюхивал меня и, словно спросила о чем-то. Тот кивнул и, стая, развернувшись, скользнула к лесу. А вокруг меня уже крутились рожи, лезли в меня рогатинами, пытались достать ножами. Толпа уже не соображала, не помнила зачем принесло ее сюда, кого и почему они так ненавидят. Мне было все равно, я работал мечом, отскакивал, пинал ногами, разбивал морды локтями, крутился волчком, понимая: "Все, это конец". И было легко.

Волчица металась рядом, перекусывая ноги, разрывая горло упавшим, сбивала нападавших с ног и, передними лапами располосовывала животы. Мы бились. Уже не за жизнь а, за то, чтобы достойно умереть. А потом толпа сообразила и отхлынула. Рванула за изгородь. И три лучника вышли вперед. Волчица вдруг метнулась ко мне, и ее зубы вошли мне в руку. Глубоко, сильно но, нежно как-то. Она лизнула кровь, побежавшую из раны, и посмотрела на меня. И тут запели луки. Все три стрелы нашли меня. Я посмотрел на древка стрел, торчащие из груди, глянул на Расту - глаза бы запомнить. И провалился в черноту.

Пришел в себя я от холода. И от того что, мне что-то мешало. Оказалось - наконечники стрел, что кололи мне бок. Стрелы были обломаны и валялись рядом. Голова лежала на коленях у Расты, и она гладила мои волосы. Мы сидели, скрытые лапами огромной ели, Раста улыбалась и все гладила и гладила мои волосы...................

Я бегу рядом со своей волчицей. Метель заносит следы стаи. Вожак мчится впереди, огромными летящими скачками. Все ближе темная стена леса.

Самосвал

Веселый праздник Новый Год! В этот раз сумасшедшая и пьяная новогодняя ночь бурлила и чуть не лопалась от угарного веселья. В квартире орал телевизор, пора шампанского уже прошла и народ в полный рост потреблял водку. Уже обвивался вокруг унитаза длинный и вечно сутулый Ваня Сорин, на лице его застыла мучительная гримаса а конец шикарного галстука ручной работы плавал в его же блевотине. С бодро воющим нечто радостное и новогоднее телевизором соревновался музыкальный центр надрывно выводящий : "Ах какая женщина, мне б такую". Какую "такую" мужская часть гостей понимала уже слабо, но на прижимающиеся в танце бюсты еще реагировала. Кое-кто уже перебрался в спальню хозяев и оттуда доносились тяжелые вздохи. Впрочем, на них никто не обращал особого внимания, праздник шел своим, уже привычным, чередом и не требовал постороннего вмешательства. Да и не могли уже вмешаться ни хозяин, блаженно посапывавший уронив голову на стол и выпустивший детскую струйку слюны из уголка рта, ни хозяйка, разбитная вечно двадцатилетняя девица лет тридцати, чьи вздохи и повизгивания как раз и доносились из спальни. Словом, все были счастливы.