Рассказы

Можно ли было назвать его злым? Сама мысль показалась абсурдной. Не размышляя, но чувствуя и проницая, соприкоснулся он с полнотой этого существа — звезды, Солнца, — и постиг, что оно не злое. Обозрел неприкрытую полноту его несущественности. Ощущения отсутствовали. Холоднее стужи, ужаснее ненависти, низменней страха, чернее зла. Бескрайняя внутренняя целостная несущественность всего бывшего чем угодно.

Я видел достаточно. Нет!

Да, вскричал Верньян, соглашаясь с ним.

Задержись он там еще на мгновение, путь назад был бы отрезан. Верньян также знал это — и отпустил Рейнольдса, позволил ему вырваться.

Однако песнь не прерывалась. Другая песнь. Рейнольдс не без труда следовал ей, пытаясь имитировать голос чужака. На сей раз, однако, ему было проще. Два голоса слились, соединились, стали единым целым.

И Рейнольдс очнулся.

Он лежал на полу чужацкого звездолета, и радужные яркие стены кружились над ним.

Верньян перешагнул через него. Рейнольдс видел выступающее брюхо чужака. Верньян не оглянулся и не опустил головы, но направился прямо к двери, к выходу, быстрей и равнодушней холодной внутренней души самого Солнца. На краткий миг Рейнольдс возненавидел Верньяна сильней, чем кого бы то ни было в жизни. Потом сел, обхватил себя руками, принуждая возвратиться к реальности. Я в порядке, убеждал он себя. Я вернулся. Я жив. Стены перестали вращаться. Пол позади утратил цепкую шероховатость. Тени в уголках поля зрения истаяли.

Джонатон вошел в зал. Он был один.

— Теперь вы видели, — сказал он, пересекая помещение и занимая обычное свое место у стены.

— Да, — Рейнольдс не осмеливался встать.

— И теперь вы знаете, почему мы ищем. Столетиями наша звезда была к нам добра, любила нас, но теперь изменилась — и стала такой, как ваша.

— Вы ищете новый дом?

— Да.

— И?

— И мы ничего не нашли. Все звезды одинаковы. Мы повидали их девять. Все они суть ничто.

— Значит, вы и отсюда улетите?

— Мы должны, но сперва приблизимся к вашей. Пока не обследуем ее со всевозможной тщательностью, не признаем поражения. Нам казалось, что на сей раз мы преуспели. Встретив вас, мы пришли к такому выводу. Вы не похожи на свою звезду. Мы полагали, что звезда, давшая жизнь вам — или вашей расе, — не лишена добросердечия. Но теперь там ничего нет. Мы встречаем одну черноту. Мы пытаемся проникнуть в сердцевину, но пока терпим неудачу.

— Я нетипичный представитель своей расы, — отозвался Рейнольдс.

— Посмотрим.

Он оставался с Джонатоном, пока не ощутил в себе силы подняться. От пола исходило гудение. Коснувшись его влажными ладонями, Рейнольдс запечатлел поцелуй на складчатом холодном металле. Ветер пронесся по комнате — с ним вернулась жизнь. Джонатон пошел волнами, растаял, снова обрел резкость суровой реальности. Рейнольдс внезапно почувствовал голод, в носоглотке закружился вкус жирного мяса. Сухожилия на шее напряглись, вытянулись, потом напряжение медленно начало спадать.

Он удалился и перешел в челнок. Пока суденышко падало в пропасть к серебристой Луне, он сидел без единого слова, в безмыслии. Путь был долог.

* * *

Рейнольдс лежал на спине в темной комнате, глядя в неясно очерченный тенями потолок и отказываясь его видеть.

Гипноз? Или более мощный чужацкий его эквивалент? Разве это не более правдоподобное объяснение, чем разговор с Солнцем, контакт с силой чернее тьмы, могущественней зла? Или… ага, вот еще один вариант: если эти существа в условиях своей родной планеты с такой готовностью приняли теорию о разумности звезд, то не могло ли так получиться, что и его они заразили убежденностью? На Земле случалось подобное. Религиозные чудеса, исцеление верой, разговоры с Богом. Как насчет летающих тарелок, маленьких зеленых человечков и прочих инцидентов массовой истерии? Верный ли это ответ? Истерия? Гипноз? Возможно, даже какой-то наркотик, распыленный в воздухе. Рейнольдс нашел множество объяснений, все они — или какое-то одно — могли оказаться верными, но его не интересовало, так ли это.

Он знал, на что идет, когда ввязывался в эту переделку, и понял, что не жалеет о пережитом. Он сумел исполнить поручение, испытав вместе с тем нечто до крайности личное, недоступное другим людям. Видел ли он в действительности сердцевину Солнца, неважно; пережитое в любом случае останется его личным делом. Никто у него не отберет такой опыт.

Наверное, в дверь уже некоторое время колотили, но он только сейчас это осознал. Вероятно, стоило проигнорировать и стук: иногда бывает так, что, игнорируя раздражитель, избавляешься от него. Но стук не пропал, а стал только громче. Рейнольдс наконец поднялся. Открыл дверь.

Келли зыркнула на его нагое тело и спросила:

— Разбудила?

— Нет.

— Можно войти?

— Нет.

— Я должна с тобой поговорить кое о чем.

Она протиснулась мимо него в комнату, и Рейнольдс увидел, что Келли не одна. За ней в комнату протолкался плечистый краснолицый мужчина.

Рейнольдс захлопнул дверь, отсекая свет из коридора, но плечистый незнакомец невозмутимо развернулся и щелкнул внутренним выключателем.