Рассказы

И Фердинан Пастр начинал плакать мелкими, прозрачными слезами. Ему было безразлично, что жена его забыла. Он даже был счастлив, что избавился от этой крикливой и неряшливой толстухи, которая отравила ему половину жизни. Но его возмущало то, что нежная, милая, влюбленная Луизетта не додумалась возложить пальчики на край столика и вызвать дух своего дорогого покойника, – это было невыносимо!

Через три месяца после своей смерти Фердинан Пастр превратился в несчастного стенающего призрака, которого Кассань должен был уговаривать с утра до вечера и от которого при виде его печального облика шарахались другие призраки.

– Привыкнешь, как привык и я, – утешал его Кассань.

– Нет. . . нет. . . Я этого не переживу! – стенал Пастр.

Он хотел добавить: «Я от этого умру!» – но вовремя вспомнил, что не может даже умереть, и эта мысль доводила его до безумия. Он не находил ни единого утешения в своей новой жизни. Он с ужасом замечал, что загробный мир был безобразной карикатурой земного. Мертвых занимали те же мелкие страсти, что и в их земной жизни. Генералы возмущались тем, что их выгнали в отставку, и жаждали новых войн. Министры завидовали друг другу, спорили из-за старшинства и выступали с пустыми речами. Коммерсанты продавали воздух и подсчитывали иллюзорные прибыли. Легкомысленные женщины критиковали честных жен, а честные жены завидовали легкомысленным женщинам, все же называя их потаскухами. Повесы вспоминали свои прошлые победы, перечисляя имена и достоинства. Рабочие проклинали фабрикантов.

Фабриканты жаловались, что их не понимают и не поддерживают рабочие. Абсолютно все от первого до последнего, от богатого до бедного, от малого до старого цеплялись за воспоминания. Лишившись родины, они не могли забыть о ней. Потеряв свою былую оболочку, они мечтали о ней. Они прилежно, с какой-то комической серьезностью, продолжали играть тех людей, которыми когда-то были. А так как они теперь были бестелесны, то моральное их уродство было еще заметнее.

В один прекрасный день Фердинан Пастр, потеряв контроль над собой, начал орать посреди улицы:

– Луизетта! Луизетта! Ты не могла меня забыть! Я хочу тебя увидеть! Я хочу с тобой поговорить! Почему к столику вызывают одних и тех же? Там спросом пользуется только всякая дрянь! Хватит привилегий! К черту привилегии! Вставайте, угнетенные, забытые, все, кем пренебрегают! Вставай, проклятьем заклейменный!

Призраки-консерваторы, возмущенные этим скандалом в общественном месте, набросились на Фердинана Пастра, и Кассаню пришлось отбивать своего несчастного друга у разъяренной толпы. Когда они подходили к площади Согласия, странная дрожь пробежала по телу Фердинана Пастра. Он схватил друга за руку и хрипло пробормотал:

– Ты ничего не слышал?

– Слышал! – вскричал Кассань. – На этот раз тебя действительно вызывают. О тебе вспомнили. Поспеши. Удачи, старина!

И в то же мгновение Фердинан Пастр перенесся в салон Бумино. Ставни были закрыты, шторы опущены. Крохотную комнатку, захламленную арабскими пуфами, чеканными медными блюдами и шкурами животных, освещал лишь ночник. В центре стоял столик для верчения на гнутых ножках. За столиком сидели Бумино, сверкающий своей лысиной и с растрепанной бородой, жирная бледная Гортензия, изысканная Луизетта с кошачьей мордочкой и какой-то молодой человек с блестящей черной шевелюрой и спокойным победоносным взглядом.

Сердце Фердинана Пастра бешено колотилось в груди. Оно замирало от радости. Как начинающий актер, он рассматривал публику и взвешивал свои шансы на успех: «Хотя бы все было хорошо! Хотя бы они захотели меня пригласить еще раз!»

Но Бумино уже солидно вещал в бороду:

– Дух, если ты здесь, стукни три раза!

– Я боюсь, – пролепетала Луизетта.

– Успокойтесь, – сказал незнакомый молодой человек. И не разрывайте цепь. Я больше не чувствую ваш мизинец своим мизинцем.

Фердинан Пастр обеими руками схватил столик и с облегчением заметил, что столик поддался. Один, два, три удара звонко раздались в торжественной тишине.

– Он здесь, – прошептала Гортензия, хватаясь за свою мощную грудь.

Фердинан Пастр обрадовался смятению, вызванному его появлением.

К нему относились здесь с уважением. Его боялись. Никогда при жизни он не испытывал по отношению к себе такого лестного внимания.

– Дух Фердинана Пастра, если ты иногда вспоминаешь о нас в безбрежном царстве, где ты сейчас обретаешься, стукни один раз.

Фердинан Пастр поднял столик и стукнул им о пол.

– Он вспоминает о нас, – сказала Гортензия. – Он сейчас подле нас!

– А мы его не видим! – вздохнула Луизетта, складывая сердечком свои розовые губки.

Фердинану захотелось ее поцеловать. Она была чертовски хороша, еще прелестнее, чем раньше, со своим очаровательно накрашенным треугольным личиком и огромными зелеными пронзительными и лживыми глазами.

Нервы четырех спиритов были напряжены до предела. От тишины в салоне кружилась голова.

– О чем ты думаешь, дух? – спросил Бумино. – О мужчине? Тогда дай знать одним ударом.

Если о женщине – двумя.

Не успел Бумино договорить, как Фердинан ответил двумя решительными ударами.