– Я готов.
– Выполняйте свое дело, и да просветит нас воля Божья!
– Вот именно! Вот именно! – завизжала Дама Крюш, – пусть поварится немного в масле.
– Тихо, Дама Крюш! – сказал председатель.
Миретт застонал, так как подручные палача грубо схватили его за руки и за ноги. Священник перекрестился. Секретарь макнул перо в чернильницу. Председатель снял шапочку и заткнул уши пальцами.
– Бросайте, – скомандовал палач.
Подручные в кожаных штанах потащили Миретта к чану, подняли на вытянутых руках и внезапно бросили, отскочив, чтобы уберечься от брызг кипящего масла.
Масло взметнулось к потолку. Судьи одновременно вытянули шеи в сторону пытаемого.
Александр Миретт плюхнулся в кипящее масло. Головой он стукнулся о край котла. Ему показалось, что он теряет сознание, и, собрав все силы, он отважно приготовился к агонии.
Но время шло, и ему было странно, что он ничего не чувствует. Ни малейшего жжения, ни малейшего жара. Тело нежилось, как в ароматической ванне. Сначала он подумал, что масло еще не нагрелось до нужной температуры. Но пар клубился вокруг него все плотнее и плотнее, на поверхности масла лопались пузырьки. Он подтянул ноги и уселся по-турецки на дне чана. Вдруг его оглушил крик. Священник встал и потрясал над головой маленьким серебряным распятием:
– Он невиновен! Он невиновен! Освободите его!
Судей, стоящих за столом, казалось, поразил небесный гром. С отвисшими челюстями, обезумевшими глазами, они быстро крестились. Сконфуженный палач медленно отступал вглубь комнаты. Валентин повизгивал. Дама Крюш неистовствовала:
– Но я же вам говорю, что он преступник! Я же собственными глазами видела, я видела, как он убил беднягу под моими окнами!
Но ее никто не слушал.
Председатель наклонился к королевскому прокурору церковного суда и что-то долго шептал ему на ухо, его бородавки двигались, как какие-то живые насекомые. Наконец он повернулся к врачу и сказал:
– Прошу вас засвидетельствовать чудо или обман.
– Чудо! Чудо! Осанна! – повторял священник.
Один из судейских подошел к котлу, попробовал ладонью голые плечи Миретта, с серьезным видом покачал головой, сунул палец в масло и выдернул его с диким криком.
– Масло жжет, а человек невредим! – и он в доказательство тряс в воздухе обожженным указательным пальцем.
– Секретарь, запишите его слова, – сказал председатель. – А вы, мэтр Шарль, освободите господина Александра Миретта и предоставьте ему необходимую помощь.
В мгновение ока Александра Миретта вытащили из чана, обмыли, вытерли, умастили редкими благовониями и одели в богатую одежду. Палачи дружески похлопывали его по спине. Судьи улыбались ему с высоты своих красных мантий. Ошалев от радости, он не пытался даже понять, что с ним произошло.
– Спасибо, монсеньеры, – бормотал он, – спасибо. . .
Но тут вмешался королевский прокурор церковного суда, явно оскорбленный тем оборотом, который приняло дело:
– Нужно еще разобраться, от Бога это чудо или от нечистого! Нужно со всей беспощадностью разоблачать колдовство. Я требую еще одного подтверждения.
– Согласен, – сказал председатель.
– Я протестую! Я протестую! Здесь был подлог! Масло не кипело! – вопила Дама Крюш.
– Сейчас вы его испытаете на себе, – сказал председатель.
Лицо Дамы Крюш перекосилось от страха.
– Меня в масло? Меня? Но не я же преступница, монсеньер!
– А вот вы сейчас докажете это. Раздеть ее!
– Не прикасайтесь ко мне! Я запрещаю вам ко мне прикасаться! Мне шестьдесят лет! Я принимала роды у всех знатных дам Парижа! Моя дочь замужем за королевским офицером!
Я буду жаловаться королю!
Одежды содрали, и показалось тело, худое и желтое, как кусок глины, с порезанным морщинами животом и сухими, как палки, ногами с грязными подошвами.
– Отпустите меня!.. Отпустите меня!..
Она не закончила. Палачи подняли ее, как перышко, и бросили в чан. Дикий вопль потряс своды. Александр отвернулся.
– Не могу смотреть, – сказал он стоящему подле него стражнику. – Что происходит?
– Она жарится, как карп!
– Ах! – заметил Александр Миретт. – Это ужасно!
Глава IV,
Ему вернули отобранный кошелек. Вернули обезьянку Валентина. Даже выдали небольшую сумму денег, дабы вознаградить за перенесенные страхи.
На следующий же день Александр Миретт отправился в кабак «Три яблока», чтобы радостно отпраздновать Божью милость. На вывеске кабака «Три яблока» как раз хрупкой пирамидкой и были нарисованы три яблока.
На первом этаже был просторный зал с четырехсводчатым потолком, опирающимся на мощные колонны из потемневшего дерева. Длинные столы из грубо обтесанного дерева. На стенах висели кувшины из белого металла, бесформенные окорока и медные котлы. В глубине зала стояли пыльные бочонки с заткнутыми тряпками кранами.