Рассказы

— Разве уместны драгоценности в моем положении? — с грустью сказала она. — Я изгнанница, беглянка. Нет, пусть простота наряда избавит меня от лишних взглядов. Подумайте, ведь меня могут узнать!

Оливье старался переубедить ее, но тщетно: она согласилась взять только искусственную красную розу, напомнив молодому офицеру о своей особой привязанности к этому цветку.

Бланш сопровождала свою новую подругу, брачные узы которой, скрепленные законом, не могли получить благословения священника. Процедура была короткой, и вскоре свадебный кортеж вернулся в дом матери.

Пока длилось бракосочетание, в доме появился незнакомец, утверждавший, что ему надо передать Оливье крайне важные сведения; его проводили в гостиную, и он находился там, когда молодожены в сопровождении родных и друзей вошли туда. Увидев его, Оливье вздрогнул — он узнал народного представителя Дельмара; Бланш, разглядев, кто приближается к ней, затрепетала: при виде ее на его зловещем лице появилось выражение радостной жестокости, ужаснувшее девушку. Он устремил на нее пронзительный долгий взгляд своих черных глаз, и ухмылка, одна из тех, что предвещает смерть, заиграла на его губах.

— Гражданка, — спросил он, — у тебя есть брат?

Бланш что-то пролепетала в ответ; Дельмар настаивал:

— Если моя память мне не изменяет, то, судя по сходству с тобой, мы завтракали вместе с ним и гражданином генералом в селении Лa-Ремодьер? Почему с того времени я не видел его в республиканской армии?

Ошеломленная Бланш почувствовала, что силы ее оставляют; свирепый Дельмар, довольный ее испугом, внимательно следил за возрастающей бледностью ее лица с явными следами смятения. Насладившись этим зрелищем, он повернулся к Оливье: тот стоял рядом, ожидая окончания этой сцены и невольно сжимая эфес своей шпаги. Член Конвента заметил это угрожающее движение и огонь в глазах молодого офицера, что говорило о его готовности защищать Бланш от любого, кто попытается отнять ее у него... Тотчас же лицо народного представителя приняло свое обычное выражение; он, казалось, забыл все, о чем только что говорил, и, отведя Оливье к проему окна, стал объяснять сложившееся в вандейской войне положение и сообщил, что приехал в Нант, чтобы обсудить с коллегой Каррье новые карательные меры, которые нужно было безотлагательно принять для подавления мятежей.

На следующий день Оливье получил распоряжение без промедления вернуться в армию и вновь принять командование своей бригадой.

Такой внезапный и непредвиденный приказ его удивил; он решил, что это как-то связано с происшедшей накануне сценой, ведь его отпуск истекал только через две недели. Он отправился к Дельмару за разъяснениями, но тот уехал тотчас же после встречи с Каррье.

Следовало подчиниться — колебание было равносильно гибели. В эту эпоху генералы были подвластны народным представителям, которых рассылал Конвент, поручая им шпионить за прославленными героями; их бесчестная инквизиция простиралась и над военными лагерями — прибежищем смелости и верности.

Оливье, ошеломленный этим неожиданным ударом, не решился объявить Бланш о своем отъезде, оставлявшем ее одинокой и беззащитной в городе, где каждый день проливалась кровь ее земляков. Она заметила его беспокойство; волнение победило в ней застенчивость — она приблизилась к нему, и ее беспокойные глаза вопрошали более явственно, чем любые слова. Оливье протянул ей только что полученный приказ. Бросив беглый взгляд на бумагу, Бланш сразу поняла, какой опасности подвергнет себя ее спаситель, не подчинившись приказу; сердце ее разрывалось, и все же она нашла в себе силы и стала уговаривать его немедленно уехать. Оливье грустно посмотрел на нее.

— И вы тоже, Бланш, — сказал он, — вы тоже настаиваете, чтобы я уехал. Каким же я был безумцем, — добавил он почти шепотом, как бы обращаясь к самому себе, — ведь я полагал, что мой отъезд вызовет ее сожаление, возможно слезы... Сожаление! Слезы! Как будто я ей не безразличен и она не считает меня чужим?

Он поднял глаза на Бланш: она все слышала, две крупные слезы катились по ее щекам, и приглушенные вздохи вздымали ее грудь.

— О, простите меня! — воскликнул Оливье. — Простите, Бланш! Я несправедлив, но я так несчастлив, а несчастье делает человека недоверчивым. Я грезил о блаженстве, но вижу, что больше мечтать не придется. Как трудно отказаться от такой сладкой надежды... Бланш, — добавил он с грустным спокойствием — идет война, жестокая, смертельная, и, возможно, мы больше никогда не увидимся.

Он сжал ей руку.

— О, обещайте же мне, что если я паду убитым вдали от вас, то вы хотя бы изредка будете вспоминать обо мне и мое имя будет у вас на устах, Бланш, хотя бы во сне.

Слезы душили Бланш, она не могла ответить, но одной рукой она сжала руку Оливье, а другой указала ему на красную розу, украшавшую ее голову.

— Всегда, всегда! — прошептала она и, не в силах перенести такое волнение, упала без чувств на руки Клотильды.