Рассказы

Эдуар зашел к Марле, выбрал браслет и сопроводил его письмом:

«Моя дорогая Мари, забудь о том, кем я был для тебя еще вчера, но всегда помни о том, кем я буду для тебя отныне: искренним и верным другом.

Позволь мне украсить этим браслетом твою правую ручку; если она не пожелает, позволь украсить левую.

Вручит его тебе мой хороший приятель, который хотел бы стать и одним из твоих приятелей».

— А теперь, — сказал Эдуар, — отнеси это мадемуазель Мари, улица Вивьен, сорок девять.

Эдмон исчез в одно мгновение, как ангел Благовещения. Эдуар, не зная, чем заполнить вечер, рано вернулся домой, снова изучил местную обстановку, а затем, размышляя о том, что с ним приключилось, уснул.

Утром следующего дня его разбудил плотник: он принес заказ. Славный малый был страшно заинтригован и непременно желал знать, что же такое можно делать с десятифутовой доской в столь маленькой квартире. Для себя он это объяснял лишь исключительной любовью заказчика к дереву и потребностью всегда иметь его под рукой. Не удержавшись, плотник спросил, куда положить доску.

— В умывальную.

— А как поставить?

— Прямо, прислонив к стене.

— Если бы сударь пожелал сказать, для чего она, мы могли бы теперь же ее и приладить... Если для того чтоб ставить на нее какие-нибудь тяжести — а раз сударь заказал такую крепкую доску, то речь идет не иначе как о тяжестях, — тогда снизу нужны хорошие подпорки...

— Доска предназначается для одной китайской игры, — сказал Эдуар. — Остальное уж мое дело.

Плотник удалился.

Некоторое время спустя вошел Эдмон.

— Какие новости? — спросил его Эдуар.

— Э-э! Не очень-то радушно она меня приняла.

— Что же она сказала?

— Да почти ничего. Письмо для тебя передала.

Эдуар, раскрыв письмо, прочел:

«Мой дорогой Эдуар, благодарю тебя за браслет, но, если ты хочешь доставлять мне своими подарками удовольствие, не вручай их через послов столь неслыханно глупых, как твой приятель...»

— Обо мне она упоминает? — спросил Эдмон.

— Вовсе нет! Тут все о частностях.

— Сегодня я снова отправлюсь туда.

— Как знаешь.

День прошел так, как обычно проходят дни, в конце которых предстоит сделать нечто гораздо более важное, чем все, что было накануне, — иначе говоря, Эдуар был поглощен одной-единственной мыслью, и все, кто встречался ему тогда на его пути, проходили мимо него как тени, не оставляя о себе ни малейшего воспоминания. Занавеси в окне напротив неизменно оставались задернутыми, и бывали даже минуты, когда Эдуар думал, что все это ему приснилось, и не мог понять, чем ему заняться дальше. Стрелки стенных часов, которые, по всей вероятности, после полуночи должны были побежать для него стремительно, теперь словно замедлили свое движение.

Одна из странностей жизни состоит в том, что тот, кто с нетерпением ожидает какого-нибудь часа, склонен навязывать времени такой же быстрый ход, какой имеет человеческая мысль. Так было и с Эдуаром: он бродил по комнате, припоминал, как началось его приключение, представлял себе все возможные его последствия, мечтал о неведомом мире, куда ему предстояло войти, и крайне удивился, что на все эти занятия ушло не более пяти минут.

Однако, как бы медленно ни двигалось время, долгожданный час приходит, и тогда — странное дело! — все несущественное вмиг исчезает и уже кажется, что час этот наступил слишком скоро.

Пробило полночь!

Эдуар приблизился к своему окну, желая посмотреть, нет ли в окне его прекрасной соседки какого-либо движения, которое вернуло бы его к действительности.

Спустя две или три минуты он заметил, что занавеска на окне едва заметно приподнялась; сердце его, только и ждавшее этого сигнала, бешено заколотилось.

Эдуар широко раскрыл окно.

Как бы в ответ окно напротив тоже широко растворилось.

За окном была беспросветная темнота. Эдуар пошел за доской. Она была тяжелой, и он понял, как нелегко будет установить такое сооружение между двумя домами.

«Что, если она окажется короткой?» — мелькнуло в его голове.

Обуреваемый беспокойными мыслями, навязанными ему обстановкой, он поднес доску к окну и, желая удостовериться, что никто посторонний его не видит, выглянул наружу.

Все спало и в доме и в природе, от Нептуна до привратника, и Эдуар, приставив край доски к подоконнику, принялся выдвигать ее над пропастью, пока она не коснулась противоположного окна.