Рассказы

Старый искалеченный солдат скорчился на песке под солнцем и, спрятав голову в колени, думал о двух своих сыновьях — об одном, лежащем в комнате на убогом ложе и спящем вечным сном, и о другом, заточенном в темницу Кастелло Нуово, для того, чтобы подвергнуть его страшным пыткам, которые были ему уготованы; старику больше всего разрывала сердце мысль о том, что сын не выдержит пыток и опозорит честь семьи, из страха или слабости дав вырвать у себя показания.

Он глухо рыдал под тяжестью двойного страдания; в эту минуту кто-то тронул его за плечо.

Джордано Ланча поднял голову и увидел стоящего рядом человека, чье лицо было скрыто под красным капюшоном, сквозь прорези которого он доброжелательно, с немым вниманием смотрел на старика.

Старик, продолжая пребывать в состоянии растерянности, на несколько секунд перевел глаза на незнакомца, как бы спрашивая этого человека, по какому праву он отрывает его от горьких мыслей, но, тотчас же забыв как пришедшие ему на ум слова, так и то, отчего они возникли, снова погрузился в мрачное забытье.

— Ланча! — крикнул незнакомец, склонившись к уху солдата.

— Что тебе надо? — отвечал старик, не меняя позы.

— Очнись, Ланча!

— Я не сплю. Я плачу.

— Не время плакать — пробил час мести.

— Мести? — пробормотал несчастный, оставаясь в том же положении. — У меня нет больше рук, у меня нет больше сыновей.

— Последний из твоих детей еще жив.

— Увы! Я это знаю. С ним не покончили сразу, чтобы подвергнуть его мучительной смерти, долгой агонии. Бедный Пеппино! Хватит ли у тебя силы вынести страдания!? Достанет ли тебе мужества, чтобы не обесчестить меня!? О, презренные!

— Утешься, Ланча! Твой сын перенес муки как настоящий мужчина, и перед его твердостью опустились руки палачей.

— Что ты сказал? — воскликнул старик, вскакивая одним прыжком. — Откуда ты узнал эти страшные подробности? Как проник ты в кровавые тайны Кастелло Нуово?

— Говорю тебе, сегодня ночью твоего сына долго пытали, заставляя его признать, что у него были сообщники, и назвать ни в чем не виновных людей. Я был свидетелем долгих мук и мужества твоего ребенка: он не проявил никакой слабости, ни слова мольбы не могли они вырвать у него. Когда пытка закончилась, он приблизился ко мне и твердым голосом произнес:

«Во имя Божьего милосердия, простирающегося над всеми людьми, как бы низко они ни пали, найди моего отца и, если горе его еще не убило, расскажи ему все, что ты видел. Я буду молиться за твою душу».

— О Боже! О Боже! Почему ты мне не вернешь моего ребенка!? Должен ли я усомниться в твоем могуществе!?

— Не богохульствуй, старик!

— Нет! Провидения нет и нет больше справедливости!

— Оглянись!

— Что это за толпа?

— Это народ вышел встречать короля, нарочно прибывшего отомстить за тебя.

— Отнеси меня к нему! Я лишь бездеятельная и неподвижная груда, горе отняло все остатки жизненных сил, еще сохранявшихся во мне после ран.

— Я не могу этого сделать, Ланча! Мое присутствие запятнает кортеж.

— Кто же ты, скажи во имя Неба?

— Палач.

Произнеся эти слова, человек в красном капюшоне исчез как по волшебству, и несчастный отец, не будучи в состоянии сделать ни шагу, несмотря на все свои усилия, простер свои искалеченные руки к королю, проходившему в эту минуту мимо, и, обратив в эту крайнюю минуту всю оставшуюся в нем силу в дыхание и голос, душераздирающе закричал:

— Ко мне, Владислав! Пощады! Справедливости!

— Кто зовет меня по имени? — спросил король, направляясь к нему и жестом отстраняя окружавшую его охрану.

— Государь! — продолжал старик, падая на колени. — Солдат молит вас о справедливости.

— Как тебя зовут?

— Джордано Ланча.

— От победителей ждут милостей! — строго сказал Владислав. — Я об этом помню, но даже если забыл бы, хватает льстецов, чтобы напомнить мне об этом. Но говори же, что это за преступления, свидетелем которых ты был, не видя вместе с тем, что за них понесли наказание?

— Могу ли я говорить откровенно, государь?

— Клянусь папой! Не заставляй меня ждать, если не хочешь раскаяться в том, что начал говорить.

— Я видел убийство Томмазо, графа Монте Скальозо.

— Дальше, — мрачно сказал король.

— Венцеслава, герцога д’Амальфи.

— Дальше!

— Уго, графа де Потенца.

— Дальше!

— Луиджи, графа де Мелито; Энрико, графа де Терранова; Гаспаро, графа де Матера...

— Хватит! Что хочешь ты от меня, старик, называя этот длинный страшный список жертв? Погибшие поручили тебе отомстить за них?

— Что мне до всех Сансеверини, убитых во рву и брошенных на съедение собакам замка?! Что мне до всех голов знати, слетевших на эшафоте?! Что мне до всей крови, пролитой по его приказу?! — вскричал старик, теряя разум. — У меня убили одного сына и пытают другого, ты слышишь, Владислав? И все по приказу Пандольфо Алопо и все с разрешения и согласия твоей сестры!.. Вот то, что причинено мне, вот их преступления, и я взываю к справедливости!

— Берегись! — грозно сказал король. — Когда ты обвинял меня, я позволял тебе говорить, но ты обвиняешь Джо-ванну, мою любимую сестру, ты обвиняешь первых лиц двора. Горе тебе, старик, если у тебя нет доказательств обвинения!