Рассказы

Граф Барселонский, оказавшись на арене, объехал круг под звуки фанфар, оповестивших его противников, что ратник Божий на месте, потом остановился перед императором и приветствовал его, склонив до земли копье. После этого он принудил лошадь пятиться назад, так что ее голова при этом все время оставалась обращенной к императору; достигнув середины арены, он заставил лошадь совершить на одних задних ногах такой искусный поворот, что все поняли, какой умелый наездник перед ними. Потом медленным шагом, преодолевая пыл скакуна, граф подъехал к ложе императрицы. Там он спрыгнул с коня, застывшего, как мраморное изваяние, поднялся по ступенькам, ведущим к осужденной, встал на колено, таким образом показывая всем, что если даже у кого-то еще и остаются сомнения, то он совершенно уверен в ее невиновности, и спросил, согласна ли она видеть в нем своего рыцаря. Императрица была до того взволнована, что не могла отвечать — она только протянула ему руку. Граф Барселонский тотчас же снял шлем и, почтительно склонившись, поцеловал августейшую руку; когда он поднялся, глаза его пылали; прикрепив свой стальной шлем к ленчику, он одним прыжком вскочил в седло, не пользуясь стременами, словно на нем был только шелковый камзол. Заметив на другой стороне ристалища, напротив алтаря, разыскавшего его менестреля у ног прекрасной и благородной девушки, он понял, что перед ним наследница владений маркизов Прованских, и поскакал к ней под гром аплодисментов, ибо зрители, пораженные юным обликом и красотой рыцаря, приветствовали его с тем большей горячностью, что он казался слишком молодым и хрупким для смертельной схватки с двумя грозными рыцарями.

Очутившись перед галереей, где сидела красавица из Прованса, он склонился в поклоне к самой шее своей лошади так, что волосы покрыли его лицо, потом тряхнул головой, откидывая их, и, глядя на нее с благодарной улыбкой, сказал, переходя на провансальский язык:

— Благородная дама, я бесконечно признателен вам за то, что вы сочли меня достойным участвовать в добром деле; если бы не ваш посланец, я находился бы сегодня в своем краю и не имел бы возможности выказать мою любовь к дамам и мою веру в Бога.

— Прекрасный сеньор! — отвечала девушка на том же языке. — Это я должна быть благодарна, ведь по первому моему зову, переданному простым менестрелем, вы пересекли моря, реки, горы и прибыли сюда, и трудно сказать, сумею ли я когда-нибудь выразить свою признательность за столь великую любезность.

— Нет ни такого длинного пути, ни такого опасного дела, которого с избытком не оплатила бы улыбка на ваших устах и взгляд ваших глаз, — промолвил граф. — А потому, если вы увидите, что я слабею, улыбнитесь и взгляните на меня: вы вернете мне и силы и отвагу.

С этими словами, заставившими юную маркизу покраснеть, граф Барселонский вторично поклонился и, так как в эту минуту трубы возвестили, что открываются ворота для его противников, пришпорил коня, и великолепный скакун тремя прыжками перенес его в другой конец ристалища, напротив императрицы и костра. Ратник Божий должен всегда находиться именно там, чтобы жесты обвиняемой придавали ему мужество.

В это время появился Гунтрам фон Фалькенбург. Он был одет в темные доспехи и сидел верхом на тяжелом немецком коне, который, казалось, принадлежал к породе, достойной гомеровских описаний. Оруженосец нес перед ним его копье, топор и меч. У дверей ристалища он спешился и подошел к алтарю. Поднявшись на ступеньку, он поднял забрало, простер над распятием обнаженную руку и поклялся верой, полученной им при крещении, жизнью, душой и честью, что считает поединок справедливым и честным и клятвенно заверяет, что ни на коне, ни среди доспехов не прячет ни зелья, ни заклинаний, ни заговоров, ни магических слов, ни молитв, ни колдовских чар, к которым мог бы прибегнуть. Потом, осенив себя крестным знамением, он преклонил колено перед изголовьем гроба, чтобы помолиться.

Граф Барселонский, сойдя с коня, в свою очередь подошел к алтарю и произнес те же клятвы, что и его противник, а затем, перекрестившись, преклонил колено с другой стороны гроба. В ту же минуту неведомо откуда, словно зов ангелов, послышалось пение «Libera»[21]. Все зрители встали со своих мест и, опустившись на колени, тихо повторяли слова отходной молитвы. Только палач остался стоять, словно его голосу не дано было права присоединяться к голосам людей, а его молитве не дано было достигать стоп Божьих.

При последних звуках «Libera» снова послышались трубы, все заняли свои места; оба противника поднялись, вернулись к своим лошадям, одновременно вскочили в седла и, опустив копья и прикрывая щитами грудь, застыли в неподвижности, похожие на конные статуи. Трубы смолкли. Император поднялся, простер скипетр и громогласно провозгласил:

— Сходитесь!