Рассказы

Видимо, он все еще был занят мыслями о сене и о Пиетри. Юхан вздохнул и тоже стал думать о сене и о Пиетри. Федор молчал и, тяжело чавкая промокшими сапогами, снял картуз.

Так, молча, они вышли на людную главную улицу и приблизились к народному дому.

У народного дома в это время готовились к собранию. На веранде уже не было оркестра. Там стоял длинный стол, покрытый кумачом. Перед верандой на рыхлом льду, посыпанном песком, расставляли скамейки и стулья для публики. Танцы пока прекратились. Но веселая возня среди молодежи продолжалась, только передвинулась ближе к спортивной площадке, где сквозь корку льда уже проглядывала местами зеленая лужайка.

Мужчины пробовали там свою силу, выжимая и подбрасывая по очереди две гири, из которых одна весила два пуда, а другая — три.

Когда это им надоело, они стали тянуться на пальцах... Это был излюбленный спорт в колхозе «Ома-Маа».

Больше всех старался Колька Жимин.

Этот Колька Жимин всегда поднимал возню, как только соберется где-нибудь народ помоложе и покрепче. Здоровье и сила так и перли из его широкого тела, скрепленного мускулами, крупными и твердыми, как чугунные гири. Гладко выбритые щеки лоснились от раннего загара и румянца. Он давно скинул кепку, пиджак и галстук и расстегнул ворот белой рубашки, выставив напоказ здоровенную, красную шею.

Он подходил своей развалистой походкой то к одному, то к другому из гостей и протягивал вперед средний палец правой руки, предлагая тянуться.

Многие охотно брались тянуться с ним, но перетянуть его никто не мог. Это была какая-то приземистая, квадратная глыба из железных мускулов, врастающая в землю каждый раз, когда кто-нибудь пытался сдвинуть ее с места.

Попадались, правда, богатыри, которые не уступали ему по силе, но разогнуть его палец или перетянуть его им не удавалось, как бы крепко они ни упирались в землю ногами, откидываясь назад всем телом.

Тогда они принимались тянуться друг с другом. А девки в нарядных платьях, раскрасневшиеся от солнца и танцев, подзадоривали их.

Смешно было видеть, как взрывают сапогами лед и землю, как скользят и шлепаются в сырость сцепившиеся борцы.

Старики и старухи тоже с улыбкой поглядывали на возню. Здесь любили показывать свою силу и уважали сильных.

Среди стариков у веранды было немало старых силачей, эстонцев и русских, вспоминавших в эти минуты свои былые подвиги.

Здесь был низенький, круглый и твердый, как бочка, пожилой Аллер, высокий, тяжеловесный дядя Степа, растолстевший Ян Педер, грудастый, чернобородый кузнец Абрам Давыдович, старый, тихий Пютсип, насквозь пропахший медом и сотами.

Тут же, подпирая веранду, стоял молчаливый, поседевший Талдрик, длинный, как телеграфный столб с большой дороги. Рядом с ним, такой же высокий, стоял старый Ян Уйт, прислонив к веранде свои двенадцать с половиной пудов жесткого мяса, жил и костей, составляющих его тело. Он тоже улыбался, глядя на борцов, хотя глубокие складки по углам его рта и носа невесело тянулись книзу и выцветшие брови почти сдвинулись.

С краю, на перилах веранды, сидел, свесив ноги, Пиетри Ойнас, пряча между колен свои широкие, нескладные кисти рук, такие же огромные, как у Яна Уйта.

Он, как и старики, держался в стороне от общего веселья, хотя ему еще не было тридцати лет. И по виду он даже сошел бы за мальчишку, со своими выпяченными, точно надутыми, потрескавшимися губами и по-детски обиженным взглядом.

Он тоже внимательно следил за всем происходившим, и ноздри его широкого носа расширялись и вздрагивали.

Может быть, и правду говорили люди, что он чувствует приближение дождя, снега, мороза, чувствует близость ручья в поле или трясины в болоте по одному лишь запаху. А в лесу он будто бы совсем как дома: знает вперед, где вырастут грибы, какое дерево начнет сохнуть в следующем году и на какой сосне будет жить белка; знает по запаху, в каком направлении лежит муравьиная куча, пчелиное гнездо, лисья нора...

Глаза его становились ярче, когда он смотрел в сторону Васьки Никитина. Значит, он не любил Ваську. А не любил он Ваську, конечно, потому, что тот был первым активистом в колхозе «Ома-Маа».

Васька Никитин хлопотал около гостей, предлагая им занимать скамейки и стулья. Он раздвигал свои нескладные губы так, чтобы получилась приветливая улыбка, и громко выкрикивал все одно и то же:

— Пожалуйста, товарищи! А ну, давай, садись! — и при этом дергал каждого за рукав и подталкивал к скамейкам.

Он был такой же невысокий и кряжистый, как его отец, только лицо скуластее, и на голове топорщились густые и жесткие волосы. Васька редко сердился и хмурился. Он был такой же добряк, как его отец, и они оба немало помогли колхозу в борьбе с вредителями.

Когда была сделана попытка поджечь семенной амбар, Васька чуть было не поймал врага. Люди, прибежавшие на подозрительный шорох, застали его затаптывающим огонь. Он рассказал, что какой-то низкорослый человек с большими руками исчез в направлении хутора Юхана Ойнаса. По его описанию поджигатель был схож с Пиетри, но люди тогда еще настолько верили в честность Пиетри, что даже не устроили облавы.