Рассказы

И тогда каждый из нас с чистой совестью и с гордостью сможет сказать: «Летайте трбанами Аэрофлота».

Балийский паровозик, или Новый Год среди людей

Дело было на Бали. На одном из лучших островов планеты Земля. Но — по порядку.

Мы решили отметить Новый Год как-нибудь по — особенному.

«Голубой огонек» — это, конечно, хорошо. Родина. Обращение президента, змеиный шип шампанского из-под пробки, из последних сил зажимаемой большим пальцем, пока президент подсчитывает яровые с озимыми, великодержавные стоны Курантов, крики «ура!», запах оливье, хвои и мандаринов, снежная рябь в обмороженных фонарных нимбах, постаревший Киркоров, потолстевший зубастый Шура, похудевший Задорнов, все так же ругающий Америку… Это все трогательно, знакомо.

Новый Год в Европе — тоже неплохо. Рождественские распродажи, тевтонские Санты-Клаусы с лицами напившихся престарелых эсесовцев в отставке, дождь со снегом. Уютно, спокойно.

Новый Год где-нибудь в Египте или в ОАЭ — тоже выход. Раблезианство шведских столов, купание в ночном море, похожем на подогретые чернила с рассолом, арабские танцы славянских животов, верблюды, минареты, вечный песок в ушах и шлепанцах.

Но нам хотелось чего-нибудь не то чтобы экзотического, вроде утки по-пекински в Пекине, жареной собачатины в Гуаньчжоу или акульего карри в Гоа. Нет. Чего-нибудь этакого. «С закрутовыпендрёжным приподвыпердончиком», как говорят в народе. И вот я хорошенько подумал, а жена твердо решила: едем на Бали. Местечко Денпасар. Отель «Гран Мираж». Предварительно заказываем ресторанный зальчик на двоих. Полный интим. С ансамблем. Двести с лишним долларов с человека. Ладно, глупо, но раз в жизни можно. Зато — какие-то специфические местные сладкие устрицы, какие-то особые морские ежи, сваренные в кокосовом молоке, лобстеры-гиганты по-денпасарски, черепаший бульон с лотосами по-гранмиражски и дальше — по списку.

Понимаете? Экзотика и камерность. Изысканнейший аристократизм постмодернистского неоколониализма. Этнический хай-тэк. Ансамбль должен был играть какой-то особый «балийский хип-хоп-джаз». Гитарист — из Папуа Новой Гвинеи. Интеллектуал. Поклонник Че и Шнитке. Растаман-китаефил с креном в этническую музыку кечуа. Словом, круче некуда.

Под каждое блюдо — своя композиция. Представляете? Перуанская дудочка-кена под устрицы. Вернее, устрицы под кену. Хип-хоп — под ежей. Лобстер под хард-блюз. Черепаший бульон — под «Катюшу», аранжированную, в свою очередь, под нечто среднее между кантри и алтайским горловым пением. И так далее. В перерывах — тематические индуистские импровизации на виолончели с трещоткой. Отвал башки, а не Новый Год!. Там еще предполагались какие-то сладости, горящее мороженое и прочие нехорошие излишества. Про напитки умалчиваю. Коктейли окончательно окосевшего Венечки. Свежая змеиная кровь с тростниковым пивом. Виски с соком дуриана. И прочее.

Да! Ещё — какие-то упадочнические танцы. Не «встаньте, дети, встаньте в круг», а профессиональная индонезийская балерина, сидящая на помосте-кровати. Ворожба пальцами, ресницами, коленками и лодыжками. Всё — со смыслом. Ресницы в пандан с ежами и хип-хопом. Пальцы — к блюзу и лобстеру. Наверное, чтоб лучше чистился. Лодыжки — отдельно. Обворожительница. Женщина-змея.

Мы прилетели на Бали за несколько часов до Нового Года.

В темно-васильковых сумерках балийского вечера — черные силуэты пагод. Кажется, что пагоды сейчас стронутся с места и куда-то пойдут. Есть в их очертаниях что-то от на мгновение остановившегося странника в одежде, развеваемой ветром. Хорошо сказал. Всюду — голубиное воркование бамбуковых подвесок на океаническом легком бризе. Стрекотание насекомых, похожее на капанье майского дождика на газету. Жирная зелень джунглей в темноте, напоминающая причудливые нагромождения пластилина. Океан пахнет свежевымытым младенцем. Уже ночью он всё равно неуловимо зеленоватый. Балийцы ходят бесшумно. И даже со спины видно, что они улыбаются.

Мы искупались в море, раздвигая руками фосфоресцирующий планктон. Как будто пузырьки шампанского с подсветкой.

Посидели на берегу, слушая насмешливое бульканье бамбуковых виселок, дребезжание цикад и шуршание моря и джунглей. Десять тридцать. Пора.

Зальчик ресторана был, действительно, изысканный. Сочетание тишины бархата и задумчивости аквариума. В левом углу приглушенно ворковал мини-джаз-банд. Мэтр из Папуа Новой Гвинеи оказался неестественно худым, высоким японцем с иссиня-черными прямыми волосами почти до пояса и с кожей цвета в меру пережаренного зрелого каштана. Он улыбнулся моей супруге, как улыбаются симпатичной жене несимпатичного соседа и вложил в уста кену.

В правом углу сосредоточенно ворожила пальцами, бедрами и ресницами индонезийская чаровница.

Скорбный официант внес устрицы и «Шабли». Мы скорбно ели устрицы и маленькими глотками, как рыбий жир, пили «Шабли».

После устриц был перерыв, и каштановый японец курил сигары «Ромео и Джульетта», томно запрокидывая голову и медленно колыхая волосами, как конь хвостом.