Рассказы

Ну, что тут сталось: ни в сказке сказать, ни пером описать. Никешенька этот ихний до того на это его слово сконфузился, — как схватит из-за двери со стенки сковородку на ручке, как вякне ей рыжему островню Сереге по головы. «Ну, — думаю, — Чибисов, нет, — думаю, — Чибисов, тебе тут делать, — думаю, — нечего; лети ты скорее на свою кочку». Кругом шум поднялся, ругань. Никешка, тот двустволкой машет; вижу, васьковские мужики из суседского палисада уже тынину выворачивают… Box, я этого не люблю! И — смылся…

— Как смылся? — спросил я, даже как-то не поверив такому досадному многоточию в конце столь напряженно-сюжетной истории. — И что же, так и не знаешь, чем все кончилось?

Пичигалка достал сначала из кармана капчук[9] вытряс на ладошку немножко самосада, вытащил крошечный, но аккуратный отрезочек газетки и, чтобы не затягивать невежливо паузу, зажал все это в левой руке.

— Как ето — я не знаю, чим оно кончилось? Помёрла Марья Герасимовна, как господь ей повелел. Помёрла тихо-мирно. Ну двёрку-то сынки ее все-таки прикрыли; увидели, с миром трудно напоперек идти. Двёрку, как полагается, закрыли, вокна закрыли, а в крышке — сам видишь — тюшечку проковыряли. И, ведь, скажи ты, было бы из чего шум подымать, против народу идти. Вся-то дирка — аршина два вдоль, аршина полтора поперек. И говорить не о чем…

Я сел на своего коня и поехал мимо дома с «тюшкой» на крыше, и сделался со своим краснодеревцем, и отправился за много верст домой. Но всю дорогу через каждые три минуты в мозгу у меня словно перескакивал какой-то зубчик, и я, сам удивляясь, слышал одно слово: КРЕМ-БРУЛЕ!

НА ЧЕП ВСТАНУ!

В эту деревню я ехал, заранее предчувствуя всякие осложнения.

Во-первых — само название ее не ласкало слуха. Больше того: я не могу даже огласить его на этих страницах. В глазах каждого топонимиста оно ясно показывало, что первожителем деревни этой либо была женщина не слишком твердых правил, либо, что такое, не вполне мужское, прозвище носил когда-то основатель данного населенного пункта. Либо же… Впрочем, имена мест — дело темное: гадать об их происхождении — напрасный труд!

Но название — полбеды. Прежде всего, из этого места ко мне пришли трое ходоков, с тем чтобы подрядить меня, землемера, на соответственную работу.

Трое эти, пожавшись и поговорив туманными намеками час или полтора, высказали все-таки то, что было им важно. Их деревня решила выпустить на «футор» самого состоятельного из своих обитателей. Остальные граждане оставались жить, по-видимому, по-старому — общиной. Однако — народы у нас теперь пошли хитрые — они подали в Волземотдел заявление о том, что намереваются якобы в течение ближайших двух лет организовать у себя сельскохозяйственную артель.

По тем временам, до начала 20-х годов, это у нас было еще столь редким случаем, что я быстро сообразил: ход конем; чтобы «богачка», уходящего на «отруб», в случае чего «зажать у кляпцы»; естественно, при любом землеустроительном действии все преимущества должны были бы быть предоставлены потенциальной артели, а не единоличнику, который, вероятно, переставил «миру» немало четвертей самогону, покуда добился согласия на выход.

Я поинтересовался: как зовут уходящего? Было ведь ясно, что мне придется иметь дело именно с ним: остальные мужики пальцем о палец не ударят, чтобы обеспечить доставку землемера, а может быть, и самые работы на поле. «Яму надо, пущай же ён и старается…»

— Как звать-то? — быстро переглянулись трое посланцев. — Да в метриках записано: Еремей Фролов Богачков… Ну, а так, по дяревне, зовем мы его — простите на слове — Миколай Второй… Да не, Степ; ты товарищу землямеру, ты яму ничего не объясняй… Пущай сам разберется, когда тот приеде… Тот тянуть не буде!

Я не стал настаивать, и мы перешли к более существенному. Оплачивать (платили в те времена хлебом) мою работу должен на две трети Еремей Фролов и на одну треть «вобчество». Жить я должен был (и это было выставлено как непременное условие) у кого-то из «общественной стороны». «Беспокоиться не приходится: квартеркой останетесь довольны!» (Мне тоже тут все было понятно: деревня желала меня оберечь от возможного «растления» с ТОЙ СТОРОНЫ; здесь я все-таки на виду буду: для «уговоров» места не найдется!)

— Ну, а теперь — до увиданья, Леу Василич! Дожидайте гостя в скором времени — у его зямля под ногам горит. Ну, наслышан мы, что… Все три волости говорят: не, братцы, етого зенлямера ни дяньгам, ни хлебом, ничим ня купишь…

Мы расстались, а через два дня пожаловала и «вторая сторона».

Когда я вышел к этой «стороне» навстречу в нашу столовую, я едва не рассмеялся: ко мне шел и на самом деле Николай Второй. Та же рыжеватая бородка, те же грустные, как на портрете В. Серова, глаза, те же, как бы вписанные вовнутрь некоторого неширокого объема, жесты, о которых говорит М. Лемке в своей интереснейшей книге о «Царской ставке»… Миколай Второй, да и только!