На каком-то фестивале в Витебске к поэту, участнику жюри Василию Брусу подбегает некий восторженный мальчик, автор-исполнитель, и с радостью сообщает:
— Вы знаете, а Юрий Бельский — гений!
Юра Бельский — это минский блюз-бард, про него уже было написано несколько баек. На том фестивале он тоже в жюри сидел.
— А почему ты так решил? — в недоумении спрашивает Брус.
— Он сам мне сказал! — с ещё большим восторгом сообщает мальчик.
Иногда приходится общаться с потрясающими по своего уровню недоразвития идиотами. Не так давно пришлось встретиться с кадром, которого я не могу не описать.
Итак, стою я у дверей Белорусского института правоведения по завершении отборочного тура на ПитАккорд. Стою, разговариваю довольно громко о поэзии с несколькими знакомыми.
Разговор затухает, и тут ко мне сбоку подходит пожилой мужчина, лет 60 где-то. Приличный такой. Начинает меня расспрашивать, что я думаю о современной поэзии, о авторской песне. Ну, я рассказываю, нормальный такой диалог. Я думаю, какой-нибудь любитель поэзии из старой гвардии.
И тут он говорит:
— А вы знаете, я тоже стихи пишу. Можно, я вот вам прочитаю, а вы мне скажете, что вы думаете, мне интересно мнение молодёжи о моих стихах…
Я уже домой хочу, а товарищ всё же нудноват, ну я говорю:
— Нет, вы знаете, не нужно, я плохо стихи воспринимаю, когда их декламируют…
В общем, отговорки ищу.
Но он не отстаёт.
— Ну всё же, ну, пожалуйста…
— Ладно, говорю, давайте.
Он в позу встаёт. И говорит:
— Посвящение другу!
И начинает декламировать:
Я говорю: ну, да, прекрасно, это Николай Гумилёв, посвящение Валерию Брюсову, из сборника «Жемчуга», кажется, 1908, хотя тут я не помню точно…
— Нет! — он на глазах свирепеет. — Это моё стихотворение! — и прямо пена на губах, и злость.
Я улыбаюсь, как будто с дауном разговариваю.
— Это Гумилёв, говорю, «Волшебная скрипка». Вы его декламируете вполне неплохо…
Мужик аж белеет.
— Это моё стихотворение! — говорит он на повышенных тонах. — Моё! Я его для друга своего написал, для Серёги Пупкина!
Я отворачиваюсь и ухожу — разговор зашёл в тупик. Мне вслед летит:
— Никакого уважения! Это моё стихотворение!..
Бывает, да-а.
Фестиваль «Славутич-2008». Иду по дорожке от сцены к своему лагерю. На дороге высвечиваю фонариком чьё-то тело. Мужское тело с солидным животиком в одних плавках лежит, раскинув конечности, посреди пути. Рассматриваю тело, обнаруживается, что это свой человек, Андрей Пундык. Почти в здравом уме, улыбается. Рядом — его друг Игорь. Игорь вроде как чего-то соображает, а я в этот момент как раз иду на лунное затмение смотреть. И говорю Игорю, показывая на Луну:
— Смотри, затмение, Луны не видно.
Игорь искренне поражается, смотрит на небо. И тут с земли раздаётся довольный голос:
— Так это я её…, погасил!
Это был Грушинский фестиваль 2008 года. В том году я впервые прошёл через III тур конкурса и пробился на самую главную сцену фестиваля — «Гитару». Выступления там были спланированы так: сначала классики (Дольский, Никитины, ещё кто-то), затем маститые, но молодые, затем конкурсанты, затем концерт приглашённых спецгостей. То есть Джигурды. Пока жюри обсуждает. Как жюри может что-то обсуждать под Джигурду, я не понимаю, но так решили организаторы.
В общем, все отпели, 10 000 зрителей на горе уже скучают вовсю. А фигли — вы когда-нибудь пробовали авторскую песню 4 часа подряд слушать? Это ж помереть можно, не то что заскучать. Мы там с Лёшей Нежевцом хоть чуть-чуть это занудство про «солнышко-лесное» разбавили. Я так вообще рок-н-ролла отжёг так, что меня по плечам хлопали со словами «ну слава Богу, не все тут на одну лысину».
Итак, все спят, и тут ведущий объявляет: «А теперь на сцене — Никита Джигурда!» Все встрепенулись. О его величии слухи ходили ещё со времён фильма «Любить по-русски».
Джигурда выбежал на сцену очень быстро и босиком. В руке он держал чёрную гитару без шлейки. Он поправил волосы, встряхнул ими (реклама шампуня, не иначе) и прорычал в микрофон что-то вроде «Привет, люди русские». Русские и нерусские люди бурно зааплодировали.
Тогда Никита Борисович поправил волосы ещё раз и расстегнул жилетку, чтобы продемонстрировать свою грудь. Некоторые женщины обзавидовались.
Убедившись, что грудь увидена, Джигурда начал играть.
Фишка в том, что шлейки, как я уже упомянул, на гитаре не было. И стула на сцене тоже не было — стулья только пожилым мэтрам приносили. Молодёжи грех сидя играть. Но Джигурда не растерялся. Он зажал корпус гитары локтем и вывернул руку так, чтобы Am кое-как брался. И Em. И стал играть что-то маршеобразное.