Рассекающий поле

Когда я вышел из метро, небо было свинцовым. Ночи уже были не белыми, а серыми, но в этот вечер на город бросали тень еще и плотные облака. Я быстро перестал понимать свое место на карте, потому что перестал в нее смотреть. Карта ничего не подсказывала – я не знал, куда идти, и шел наугад, высматривая здание, похожее на общежитие или гостиницу. Мне даже казалось, что я сейчас зайду за очередное здание – и навстречу мне встанет типовой двойной корпус общежития 4а, оставшийся на улице Зорге. Я шел вдоль широкой проезжей улицы по безликому спальному району. В этот момент я не чувствовал, что я в Питере – я был просто в чужом месте, где не знаю ни единого человека. Много лет назад точно так же моя мама шла по улице Волгодонска, в который она приехала искать супруга, не оставившего адреса. Единственным человеком в том новом для нее городе оказалась женщина, с которой они сидели рядом в автобусе. Они проговорили все пять часов пути, после чего некая Тамара Мельникова оставила маме свой телефон. Мне тогда было три года – я остался у бабушки в Дятьково, мама приедет за мной позже. А тогда она, двадцатилетняя, шла по незнакомому городу и соображала, куда идти, где искать своего непутевого вчерашнего соседа по парте. Она догадалась пойти по общежитиям.

Я прошел километра два, но казалось, что я стою на месте – пейзаж не менялся совсем. И общежитиями не пахло. Меня начинал пробирать нервный смех, и это было даже кстати – я так устал, что мандраж придал мне сил. Я шагнул вбок, перегородив дорогу маленькому мужчинке, и забарабанил:

– Извините, мне сказали, что где-то в этом районе есть общежитие…

– Да, вот туда пройдите, – и он, не глянув на меня, махнул куда-то в сторону от дороги.

Повезло, ой как повезло. Да нет, просто энергия всегда проложит себе дорогу, ничего удивительного.

Я повернул под густые деревья, под которыми стало еще темнее. Поплутал по скверу, но вышел на простор и увидел крыльцо, над которым висела квадратная табличка. Надписи «Общежитие» я еще не видел, но уже не сомневался в том, что написано именно это. А ну как там нет мест? В этот момент я как раз проходил мимо широкой голубой парковой скамьи с загнутой спинкой. Прикинул, как я на ней улягусь. Улягусь-то улягусь, а на каком свете проснусь – это вопрос.

Выдохнул и вошел в старый подъезд, ни на какое парадное не тянущий. Каморка вахтера выглядела, как окошечко в регистратуре. Я наклонился и торопливо спросил, есть ли свободные комнаты. Женщина лет пятидесяти в косынке чуть испуганно и несколько удивленно ответила «нет».

– Как нет? – и я сам услышал, что мой голос упал до шепота. Я даже сам не знаю, удивился ли я этому факту или не мог поверить в то, что мне, проехавшему полстраны, прошедшему Петербург и Эрмитаж, могли в самый ответственный момент отказать в койке. Но голос мой натурально звучал, как у обреченного.

– Так – нет, здесь же люди живут, многие семьями – по много лет… – объясняла она совсем не грубо, не издеваясь, объясняла мягко, с участием. Чем я его заслужил?

– Да мне бы одну ночь переночевать. Может быть, есть хотя бы место в комнате? – лепетал я, пытаясь хотя бы за что-то зацепиться. Потому что понимал: второго общежития этой ночью я уже не найду.

– Нет-нет, – еще мягче сказала она, – нет места.

И я больше не знал, как продолжать этот разговор. Отстраняясь от окошка, я уже неосознанно произнес:

– Что же мне делать?

Помню, что отступил на шаг и судорожно пытался соображать – понимая при этом, что больше не о чем соображать. Что остается постоять тут минуту, отдышаться и гулять в сторону голубой скамейки. Еще подумал тогда с досадой: как некстати сейчас эта гитара – ну вот куда ее? Под скамью? Сопрут же…

– А тебе что – совсем некуда идти?

Я уже и забыл о ней, а тут сразу уставился прямо в лицо – впервые рассмотрел.

На меня смотрели большие проникновенные темно-серые глаза. Она смотрела так, что от этих глаз уже никуда не деться – они смотрели не для того, чтобы не видеть, а для того, чтобы видеть. И она, казалось, видела меня насквозь, читала каждую мою мысль и оттенки душевного состояния. Я бы не удивился, если б она мне сейчас сказала, зачем я поехал из Ростова в Петербург. Она, незнакомая пожилая женщина в косынке, из-под которой выбиваются пряди с проседью, смотрела сейчас на меня так, как я мечтал бы, чтобы на меня когда-либо посмотрела женщина.

– Совсем, – тихо, пораженный, ответил я.

Она не отрывала взгляда, ее глаза лучились сочувствием, каким-то естественным для нее состраданием, даже, страшно сказать, любовью – к кому? ко мне? за что? неужели все это может быть так просто?

Она немного помолчала и сказала:

– Если тебе некуда идти, могу пустить тебя к себе. У меня есть спальное место. Но тебе придется уйти в шесть утра, потому что в шесть тридцать здесь уже будут люди.

– Конечно, – ответил я. – Большое спасибо.