Рассеянная жизнь

Со стороны арбатская толпа выглядела разнородной, хаотичной и постоянно меняющейся, но если провести на улице не часы, а недели и месяцы, то поймёшь, как мало здесь случайных людей. Чужаков и туристов видно издалека, постоянные обитатели каждого примечают, оценивают и по мере сил употребляют — кому продать, а с кого так бабок снять, кого трахнуть, а кого и к делу пристроить. Но последнее почти не случалось, левые люди на Арбате прописывались редко, служа планктоном для местных рыб. И потому здешний народ быстро узнавал, у кого из своих бизнес поднялся, у кого крышечка поехала, любовь случилась или здоровье пошатнулось, кто подрос, а кто превратился в дичь.

Этих двоих тоже видели и заранее прикидывали, когда Джеф сольётся, а она поломается, и кому потом этот цветочек первому срывать. Но пока — пока не трогали, жалели, угощали конфетами и даже умилялись. Ведь она красивая была, маленькая, и жила, как чёрт — горела, светилась, плакала, умирала каждый раз, уезжая, и сияла с утра, когда появлялась в конце улице, в нарядных своих шмоточках и на каблучках. Дура-баба, которая у каждого должна случиться, чтобы любила тебя всякого, прощала и ждала всю жизнь, когда ты к ней старый и больной приползёшь, а потом бы оплакала достойно и всегда помнила. И чтобы не ломалась и сосала хорошо — куда без этого. Эта, видно, не ломалась, вон и Джеф улыбается сытым котом, и она к нему льнёт каждую секунду, если не обнимая, то прижимаясь хоть бедром, плечом, прикасаясь кончиками пальцев или взглядом одним, но так, что у всей округи в штанах шевелилось.

Но она, конечно, почти никого не замечала, кроме самых близких к нему людей, потому что каждую секунду видела только его, пылающего, как факел, в любой толпе.

…В девяностые юные люди жили в гордой уверенности, что секс придумали именно они, и у них были доказательства. Вот родители их про это дело говорили? Нет. Учительница биологии, и та постеснялась рассказывать старшеклассникам о мочеполовой системе человека и оставила главу для самостоятельного изучения. Они изучили, как смогли.

У родителей не было ни видеосалонов с порнухой, ни эротики в телевизоре, ни газеты «СПИД-инфо». В их времена на лотках не продавали слепые копии «Каникул в Калифорнии» и великой книжки Рут Диксон, в которой описывалась техника минета и «секрет трёх ударов». Да что там, у них не было даже геев, стриптиза, искусственных членов в ларьках, презервативов со вкусом банана и всего прочего, что теперь на каждом углу. И потому новенькие люди возводили секс в культ, ведь это отдаляло их от унылого мира, в котором сорокалетние старики ложатся спать в семейных трусах и байковых ночнушках. А ещё это давало надежду, раз они открыли такое, то и вся их жизнь пойдёт иначе.

Иногда, возвращаясь домой, она смотрела на прохожих с недоумением — что, серьёзно? У них тоже был этот бесстыдный жар, слияние, свобода, и при этом они ходят по улицам, не смущаясь, смотрят друг на друга без трепета и между делом собачатся из-за пустяков с теми, с кем этой ночью задыхались от страсти? Как это вообще? Как после этого можно остаться с такими обыкновенными лицами, скучными телами и примитивными мыслями? Да быть такого не может, наверняка у них всё происходит как-то иначе, проще, безрадостно, а такое, как у неё, бывает с одним на тысячу или даже на миллион. А те, с кем это всё же произошло — как они потом выживают, если расстаются? Похоже, что она без Джефа не сможет, и даже убивать себя не понадобится, исчезнет он — уйдёт жизнь. Но в глубине души верила, что никуда он не денется, ведь бог, нет, Господь, не стал бы создавать их, предназначенных друг другу, растить две идеально подходящие души, сводить в толпе и швырять навстречу, в объятия, в любовь — а потом зачем-то разлучать. Это, как минимум, расточительно, а она верила в божий замысел как в высшую рациональную силу. Считала, что мир — это чёткая система закономерностей и связей, невидимых человеческим глазом и непознаваемых маленьким умишком, но если всё же повезёт как-то поймать правильную волну, то дальше всё пойдёт само собой. Вон же, на её глазах бедные ловили денежные потоки и неслись на них, поднимаясь всё выше.

На Арбате народ неведомо откуда брал шальное бабло, иногда она своими глазами видела, как к матрёшечнику «приходил самолёт»: у столика откуда-то материализовалась толпа богатых иностранцев, даже не смотревших на соседей, а у этого скупавших всё подчистую, и через полчаса у чувака на руках оказывалась котлета денег, которую он даже не брался считать, делил стопками — себе, напарнику, бабе своей, «крыше» и на пропой, чтобы спустить прямо сейчас. Понятно, что иногда к утру первые четыре кучки перекочёвывали в пятую, а сама она рассеивалась не пойми где, но ведь не жалко, пришёл этот самолёт, придёт и следующий. И байка про миллион и вагон мармелада была чистой правдой, сколько раз случалось, что чувак придумывал схему, шаманил с бумагами и цифрами и получал на выходе бабки — много, сразу, и ничего ему за это не было, по крайней мере, в этот раз.