Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Убрали Климовича. Убрали Хвоста. А в те дни, когда еще Хвост на месте сидел и подумал, што его Климович выдал, — про его таку штуку открыл, што ему в тюрьме не место. Прямо каторжник. Узнал я такое: он ко мне вхож был. Не раз заявлялся, когда я не в своем виде. Приехал раз, когда я от Мамы, при мне медальон был. В ем патрет: мы — Мама и я — по краям, а в середке — Маленький. Я этот альбом яму показал. Он повертелся. Потом уехал. Наутро гляжу: медальон пустой. Я хоча имел на его сомнение, одначе он мне сказал, што когда я яму медальон показывал, то никакого в ем патрета не было. Очень это меня растревожило. Сколь пришлось Мушке побегать, пока новый патрет достала. А не прошло и двух недель, как сей патрет с Маминым надписом у Старухи был в руках.

Потом я дознался чрез Хвоста, што его Климович за большу сумму запродал Старухину хахалю.

И што только было!

А когда и Хвоста к черту убрали, Климович, желая ко мне подъехать, — он со мной знакомствие не кидал. Ну и заявился к Соловихе, когда я в большом кураже был, и такое разсказал: што сознается, што патрет он действительно унес, што я яго из медальона выронил, когда плясал… што он яго поднял, надеясь дома разсмотреть. Што привез домой и показал наутро Хвосту (как были они дружками); што потом, когда они оба в дружбе со мной были, хотел отдать этот патрет мне. Што Хвост взял у яго патрет только на один час. Што потом не вернул, несмотря ни на каки просьбы, ни его крики. Што он, Хвост, с патрета его снял такой. Што один отдал за больши деньги для Старухи, другой пошел в заграницу. А то, што он говорит правду, то велел проверить чрез одну штучку (Стеклышко), што он, Хвост, переснимал. И он от яго взял, за то, штобы мне никогда ничего не открыть.

Вот какие люди? Как же на них положиться. И добро бы они выдали Маму, желая, как они говорят, «спасти отечество», а то за то, што заплатили. У, блядуны проклятые!

И из кого выбрать лучшаго? Покрепче который? Был еще один человечек, окромя Вити, што мог бы правдивое слово сказать, — так скаженный и еще бунтарь… такой в правители не годится. Яго тоже пришлось к черту!

И вот, как погляжу я, — только нас двое у Мамы таких, што сердцем ей верны: Аннушка и я. Дак какие же мы правители. Нами эти подлецы правят, а мы Мамой… А Мама — Рассеей!

И гибнет, гибнет Рассея!

Вот и сейчас должен я передать Маме, штобы написала Папе насчет Константинополю. А што я в этом деле понимать могу.

Еще ты и я в гузле, а они шкуру делят. Одначе Бадьма говорит, што от таких слов могут быть у нас большие неприятности. Што это надо сделать по-иному. Так и велел Аннушке сказать, штоб яму Мама написала, што тут обо всем думают. Што он должен это Константинопольское дело так повести, штобы и английские, и французские правители уже знали, што это секретные разговоры, а што ежели што сказано, то и выполнить надо: што будет того требовать потом вся Рассея. А не то штобы разговорами прохлаждаться49.

А то языками мотают, как гнилушки в окно кидают… А еще велел написать Папе, штобы он и насчет Польши погодил, чего уж дарить не свое! Уже отличился Боров, как, будучи за Главнаго на войне, понаобещал Польше такого, што курицы золоты яйца понесут, а у самаго-то Польшу из-под самаго носа — тю-тю!50

Чужим куском не накормишь!

Еще надо, штобы она Ему написала про этого греческаго дурака, чего-то он напоганил, а теперь сидит в Павловском и воняет. Там и без него проклятое гнездо, откуль всяка пакость. А тут еще этот с протухшими яйцами!51

Мои сии записки, пока я живой, ни один живой человек, окромя Мушки, не увидит… Эх, кабы рука моя, как и ея, по бумаге бегала. Каких бы слов не записал. И не те слова, што я царям говорю, они цари мне говорят… и не те слова, што говорят мне наши управители, которые как потаскушки тут кувыркаются… А те, которыя и сказать должен; те слова, от которых их должно в жар кинуть… Вот…

Да — беда моя, што мысля моя, слово мое, а идет через чужи руки. Вот! Вот!

Пока слово скажется, то оно уже в другу краску окрасится… Вот…

А вот како дело было этими днями.

Пришел это Митя. Он парень малоумственный52. По сей части у меня доченька похитрей. А только Митя тот нутром…

Ну вот и говорит он мне-то…

«Вот, — грит, — тятя, како дело. Идет слушок такой, будто немец нас подкупом взять хатит. Будто большие на то капиталы пущает в ход?» — «Так, — говорю, — сынок, а дале?»

«А дале, — грит, — еще говорят, будто чрез тебя сей подкуп идет?» — «Так… ну и еще чего?»

«А боле, — грит, — ничего, дак это меня калупает, што иной раз в зубы бы дал тем, што говорят… а иной раз и думаю, а што, ежели сему правда есть?..»

Сказал это он, а сам затрясся. Видать, нутро ответа ждет…

«Вот што, — говорю, — Митрий, — кабы не моя кровь, мог бы и не ответить… за таки слова, знаешь… не гладют…»

«Знаю, — грит, — што ты в силе. Над генералами — генерал…»