Распутин (др.издание)

Евгений Иванович обернулся: на зыбких лавах чрез болотце в густом тальнике стоял его почти приятель и сотрудник его газеты местный крестьянин Сергей Терентьевич Степанов, коренастый, крепкий мужчина лет под сорок с открытым загорелым лицом, которое чуть портил как-то неправильно приплюснутый нос, и волнистыми темными волосами. Голову и бороду Сергей Терентьевич стриг уже не в скобку, а на городской лад под польку,и теперь поверх белой в крапинках ситцевой рубахи на нем был старенький пиджак, а на ногах сапоги.

— Из Лопухинки? — спросил он, здороваясь.

— Здравствуйте, Сергей Терентьевич… — отозвался Евгений Иванович с удовольствием. — Из бывшей Лопухинки — теперь ее перекрестили, говорят, в Растащиху…

— Верно… Растащиха и есть… — засмеялся Сергей Терентьевич. — На станцию пробираетесь?

— Да, к дому…

— Так пойдемте ко мне чайку попить, а там к ночному я вас увезу… — сказал Сергей Терентьевич. — Давно вы у меня не были…

— С удовольствием…

— Вот и отлично… Медком свеженьким угощу…

II НОВЫЙ МУЖИК

— А вы что тут поделывали? — спросил Евгений Иванович, когда они выбрались на дорогу.

— Был я тут по делу пока секретному… — сказал Сергей Терентьевич. — Ну да вам сказать можно: хочу на хутор у мужиков проситься, так вот и высматриваю все кусочек земельки себе…

— Да какая же тут земля? — удивился Евгений Иванович. — Только белоус и растет…

— Если просить хорошей, так свары и скандалу будет столько, что и в год концов не увидишь… — сказал задумчиво Сергей Терентьевич. — Я сюда с намерением тяну — все меньше горланить будут… А что касается до плохого качества земли, так в этом деле я согласен с Кропоткиным, Евгений Иванович, который пишет справедливо, что плохой земли на свете нет, а есть только плохие хозяева. Из всякой земли можно сделать хорошую — только не ленись!

Евгений Иванович с симпатией посмотрел на своего собеседника.

— Это так. Вся беда наша в том, что рассуждают так только единицы, а миллионы — вот полюбуйтесь, что наделали! — указал он на мертвое поле. — Жуть берет! А вон там леса опять горят… — указал он на темные колонны дыма, которые грозно стояли над синим морем лесов.

— И не говорите! — махнул рукой Сергей Терентьевич. — Верите ли, вся душа выболела, глядя на этот разбой… И загорелось ведь еще третьего дня — ударь в набат, собери все деревни сразу, и в один день с огнем справились бы. Так нет, дали вот разгореться как следует, да в двух местах еще, а теперь всю волость ^{3}завтра подымают на пожар, и теперь там проканителишься, может быть, и всю неделю. А у нас рожь поспела, убирать надо — посчитайте, во что это теперь народу влетит: лесу сколько выгорело, мужики неделю потеряют на тушении его, рожь потечет… И знаете, что меня больше всего тревожит? — сказал он и даже остановился. — Что мужик темный глупости такие выделывает, это еще понятно, но ведь часто и образованные классы глупее нас себя оказывают… Вот недалеко ходить: четыре года назад загорелся так же вот лес за Ужболом, строевой могучий сосняк. А как такие леса горят, высами знаете: огонь бежит низом и только чуть прижигает кору. Конечно, лес потом все равно подсохнет, но если его взять и срубить тотчас же после пожара, то вреды, — Сергей Терентьевич охотно употреблял в беседе народные обороты, — не будет. Только не зевай! Ну и богатей наш окшинский, Кузьма Лукич, сейчас же полетел к лесному ревизору: плачу за лес по установленной таксе — давайте разрешение на рубку! Оказывается, нельзя: надо запросить Петербург. Ладно. Послали запрос. Ответ приходит — вот истинное слово, не вру! — через год: можно. А лес уже портиться стал: и короед, и все прочее — одно слово, сухостой. Кузьма Лукич говорит, что теперь, дескать, по таксе платить мне не рука, потому что лес порченый, — полтаксы, извольте, дам. Опять запрос в Петербург, и опять приходит ответ через год: можно. А лес совсем уж задумался, и тот же Кузьма Лукич, отказавшийся теперь платить и полтаксы, вскоре купил его как брак за тысячу рублей. А ведь два года с половиной назад он же давал за него добровольно более пятидесяти тысяч! Что же это такое?! Казна потеряла пятьдесят тысяч, великолепный строевой лес испилили на дрова — да и дрова-то получились уж дрянненькие — сколько времени потеряли со всей этой волынкой бестолковой — ведь, право, так только Мамай может хозяйничать в завоеванной стране, а у нас так с народным добром обходятся свои же люди, которые зовутся образованными, которые к этому делу специально приставлены… Где же у них головы-то? О чем они думают? Ведь вон ваш пес, и тот свое дело знает: отыскал птицу, достал ее из воды, подал — и он свой хлеб отрабатывает… А они?

— Дела плохи, скрывать нечего, Сергей Терентьевич… — сказал Евгений Иванович печально и ласково. — Вот когда я сегодня от Константина лопухинского в первый раз про Растащиху услыхал, я подумал, что, в сущности, ведь и вся Россия Растащиха…