Распутин (др.издание)

— Но, господа, прежде всего в этой комнате нестерпимая духота… — сказала она. — Если уж нельзя открывать хотя форточек, может быть, нам лучше собираться в соседней комнате — по крайней мере, там можно окна во двор открыть…

— А почему вы думаете, что ушей нет и во дворе? — прорыдал князь. — Нет, господа, я решительно против всяких радикальных выступлений: ни бомб, ни закрытия газеты. Нельзя делать большое дело, будем делать маленькое — пока Евгению Ивановичу не надоест давать нам денег. Все-таки газета влияет на общественное мнение, все-таки она сплачивает культурные круги общества для совместной работы…

Сплачивание сил общества для совместной работы была одна из его любимых мыслей: он верил, что это возможно и очень хорошо.

— И я думаю, что лучше делать немногое, чем не делать ничего… — сказал Григорий Николаевич… — В борьбе совершенствуются силы…

— Нечего сказать: усовершенствовались! — опять засмеялась Нина Георгиевна. — Мы дышим только Божией милостью. Захотят и разгонят, и вся недолга. Они наглеют все более и более…

— Мое дело тут сторона, господа… — сказал Евгений Иванович, и в глазах его мелькнуло на мгновение страдальческое выражение. — Решайте, как хотите… Поддерживать газету я согласен и вперед…

— И спасибо… — тепло сказал князь, собирая со стола закрещенные гранки. — Ну, я пройду к Мише, посмотрю, что у него еще есть остренького из этой области и, сделав подбор, все же в Петербург с соответствующим докладом пошлю. Будем воевать, пока есть порох в пороховницах…

— Другого ничего и не остается… — сказал Петр Николаевич, которому закрытие газеты прежде всего грозило потерей большей части его заработка.

— Погодите, князь, минутку: у меня есть сенсационная новость… — сказала Нина Георгиевна. — Известно ли вам, господа, что к нам в Окшинск пожаловал сам Григорий Ефимович Распутин?

— Не может быть! Зачем? — послышалось со всех сторон. — Это действительно сенсация — надо в завтрашнем номере порадовать окшинцев… Да верно ли, смотрите?

— Совершенно верно. Остановился у губернатора…

— Вот это так да!..

Редакция возбужденно зашумела. Князь вышел к Мише и вместе с ним занялся подбором цензурных безобразий губернаторской канцелярии. Букет получался весьма пышный. Миша, оглянувшись на редакторскую, где гудели голоса сотрудников, тихонько сказал князю:

— Алексей Сергеевич, мне надо бы поговорить с вами по очень серьезному делу… Пойдемте в экспедицию…

Он никогда не говорил князь,считая это отжившим предрассудком, но все же к князю относился с большой симпатией, потому что и шляпенка у князя была старенькая, и брючонки дешевые, и твердо служил он народному делу, хотя и совсем не так, как было нужно Мише. И неприятно было Мише, кроме того, что в скромной квартирке князя по стенам висели помутневшие, точно прокопченные, портреты его предков в париках, панцирях, пышных плащах, с дланью, простертою вперед, со свитками их трудов, со шпагами… Миша поражался, как такой умный человек может утешаться такими портретами: в конце концов все произошли ведь от обезьяны.

— В чем дело? — взглянув на его бледное и серьезное лицо, проговорил князь, когда они вышли в соседнюю комнату.

— Но все это должно быть строго между нами, Алексей Сергеевич… — сказал Миша, волнуясь. — Вы даете слово?

— Даю, даю… — засмеялся князь. — Вот заговорщик!

— Нет, Алексей Сергеевич, это очень, очень серьезно… — сказал Миша. — Это ужасно… но я видел своими глазами…

Он даже задохнулся немножко от волнения.

— Да в чем дело?

— Вчера поздно вечером я видел совершенно случайно, как наша Нина Георгиевна под густой вуалью вышла от полковника Борсука…

— От жандарма? — тихонько воскликнул князь.

— Да.

Князь громко расхохотался — чего с ним никогда почти не бывало — и все повторял:

— Ах, комик! Вот комик!.. Ну уж подлинно, что у страха глаза велики…

— Я вас предупредил, Алексей Сергеевич, что это очень серьезно… — повторил Миша сердито. — Я своим глазам не поверил, но все же это так.

— Миша, милый, вы наяву бредите! Подумайте: жена Мольденке, одного из активнейших вожаков левого крыла Думы… Да побойтесь вы Бога!..

— В чем дело? — прозвучал мелодичный голос Нины Георгиевны. — Вы так смеетесь, князь, что мне прямо завидно стало…

— Нет, у нас тут свои дела… — не глядя на нее, холодно отвечал Миша.

Она пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. Князь все смеялся и трепал по плечу Мишу. Тот зло хмурился. Петр Николаевич, выйдя в темную соседнюю библиотеку, прыскал осторожно из пульверизатора себе на руки: он побаивался туберкулеза Евдокима Яковлевича, с которым он только что простился за руку…

V В ТЕМНОТЕ