Распутин-1917

— Что на улицах? Как ведёт себя чернь?

— Вполне управляемо. Русские — как большие дети, несмотря на дикость…

— Не обольщайтесь их наивностью. Это лишь маска. Под ней — византийское коварство и жестокость древних гуннов.

— Мне кажется, вы преувеличиваете…

— Скорее преуменьшаю. С царём, надеюсь, никаких проблем не будет?

— Я уже докладывал… В окружении русского монарха не осталось ни одного лично преданного ему человека, способного на активное, организованное сопротивление. Николай II оказался чрезвычайно падок на правильно оформленные, вовремя преподнесенные слухи и сам удалил от себя всех, кто мог бы помешать нашим планам.

— Дай-то Бог. Правильное решение отличается от неправильного тем, что впоследствии не удивляет. Надеюсь, что изумление станет естественным состоянием аборигенов в ближайшее время, а нас минует чаша сия…

—---------------

(*) На февраль 1917 в Петроградской парторганизации — 2000 членов партии, уплачивающих членские взносы. Самой крупной была Нарвская районная организация — 800 человек, Выборгская — около 500 чел., Василеостровская — 300 чел., в военной организации — около 150 человек. Невероятно скромно по сравнению с другими партиями в России.

Глава 33. Революция начинается.

— Ой, лышенько! — охнула Аграфена и бросилась к проснувшемуся от грохота, закричавшему Мишутке.

Гордей Фомич скрипнул зубами и запрокинул голову, больно стукнувшись затылком о стенку.

— Всё! Те, кто колотит снаружи по двери, услышали и не уйдут.

Безотрадную догадку городового подтвердила новая серия ударов по ставням и торжествующий голос из-под окна:

— Да тут они! Притаились токмо, гады! А ну, выходь, кровопийца!

Полицейский горько усмехнулся в усы: “Вот и попал ты в кровопийцы, Гордей! И ведь не грабил, не убивал, мзду не брал, лихоимством рук не испачкал.”

В деревне Мамаевщине Новгородской губернии, откуда был родом Гордей Фомич, «городовых» шутливо причисляли к нечистой силе, мол, в лесу живет леший, в воде — водяной, в доме — домовой, а в городе — городовой. Но чтобы кровопийцами называть — такого не было…

— Аграфена, хватай детей, в кладовку и сидеть там тихо, пока не уйдут ироды, — по военному скомандовал Гордей жене, хотя прекрасно понимал — не пронесет, не тот настрой у налетчиков… Они не добычи — крови жаждут. Ах, как же он прогадал, не послушался вчера партикулярно облачённого офицерика, так настойчиво предлагавшего не испытывать судьбу, вместе с семьей брать пожитки и отправляться на постой в ближайшую тюрьму. То ли офицер ему не понравился, то ли “семья” и “тюрьма” в голове городового никак не стыковались… Скорее всего, он не мог поверить, чтобы вот так просто, ни с того, ни с сего его пришли убивать совершенно незнакомые люди. Все, кто знал Гордея, слова дурного ни в глаза, ни за глаза сказать не могли. Не поверил, стало быть, городовой армеуту, а зря…

— Гордей Иванович! Не таись! — прозвучал до боли знакомый голос.

— Фролка, ты что ли, сукин сын? — откликнулся полицейский.

— Угадал, Гордей Иванович, — радостно прозвенело под окошком, — а я думал — не признаешь, кого в цугундер давеча определил.

— У меня, Фрол, работа — таких, как ты, шельм, в околоток таскать, — усмехнулся Гордей и аккуратно, чтобы не было слышно снаружи, достал из потертой кобуры старенький, потерявший воронение наган.

— Ты открой дверь, Гордей Иванович, — голос прозвучал с угрозой, — погутарим, побалакаем, да и выясним по-свойски, кто из нас шельма, а кто туз бубновый…

— По-свойски с тобой волк тамбовский разговаривать будет, а я предлагаю подобру-поздорову своих подельников собрать, восвояси умотать, да и спрятаться понадёжнее, авось и пронесёт. Ты ж не за идею, не за энту самую революцию. Ты же за свою шкуру мстить пришёл, гопник лиговский.(*)

— Ах ты, барбос шелудивый!(**) — собеседник за окном начал терять терпение. — А ну открывай! Хуже будет!

— Знаю, что будет, потому и не открываю, — усмехнулся Гордей, проверив наличие патронов в барабане.

— Посторонись, — загудел кто-то басовито за окном, и хлипкая дверь содрогнулась, перекосившись от удара.

Сверху за шиворот посыпалась штукатурка. Гордей одним движением поднялся на ноги, выставил мушку на уровень, где должны были находиться головы незваных гостей, подумал и приподнял ствол немного выше. “Не хочу брать грех на душу!” В глубине сознания всё ещё не верил, что его пришли убивать. Надеялся, что своей решительностью отпугнёт лихих людей, сгрудившихся за дверью.