Распутин

- В царство индейское! - громко и уверенно сказал мужик и, вытащив из-за пазухи полуистлевший лист какой-то московской большевистской газеты, продолжал: - Я все обскажу вам по порядку... Нам и невдомек было, да вот сами они, поганцы, в газете своей проговорились - мне Гришак, племяш мой, из Москвы ее привез. Поругались что-то правители наши с агличанкой - у них теперь мода пошла такая, чтобы со всем светом ругаться: все, вишь, не по-ихнему, дураки, живут... И вот пишут они в газетине этой самой: вы, мол, англичане, не больно топорщитесь, потому ежели что, так мы сичас же живым манером наших красноармейцев на ваше царство индейское пошлем, идти, мол, не больно далеко... И стали мы сторонкой узнавать, как и что, и от людей знающих и выпытали полегоньку, что царство то индейское за степями нашими лежит прямо межа с межой, а что богатствам его не есть числа, а народ там живет хошь и не нашей веры, ну а карахтером мягкий, и всего у него столько, что и девать свои богатства он куды не знает... И вот поднялись мы и пошли... И придем, и падем на колени, и скажем: бери ты нас, дураков обманутых, пресветлое твое величество, под руку твою высокую - потому могуты дома больше не стало; верой и правдой служить тебе будем, только веру нашу православную, святоотческую оставь нам... Да... И пронюхали владыки наши про поход наш и спохватились, что выход открыли нам сами, и везде по степям солдатов поставили, чтобы не пропущать нас. И солдаты те, которые били нас насмерть, а которые вот сами соединились с нами и пошли под царя индейского... Падаль по степям ели, кал лошадиный ели, землю ели, сколько перемерло, а в особенности которые детишки и старики, а вот идем... Все вытерпим, а своего добьемся... И все подымайся, все идем!.. Не дадимся погубителям нашим!.. Что правильно, то правильно, а что неправильно, то неправильно... Все подымайся, в ком еще сила осталась!.. И зашумела большая деревня шумом новым, тревожным. В то время как толпы пришельцев, рассеявшись, отдыхали на лугу вплоть до самой Волги, здешние люди из последних сил суетливо забегали туда и сюда, собирая свои лохмотья и деньги царские, что припрятаны были и на которые купить теперь было уже нечего, и детей своих едва живых, и слышен был испуганный плач повсюду, и крики сердитые, и стук колес... Чудный странник, огорченный, попробовал было остановить хотя сектантов, убеждая их остаться под Царем Небесным, но все точно головы потеряли, и никто его теперь и краем уха не слушал, и все бегали с сумасшедшими глазами туда и сюда.

- Выбирайся, все выбирайся!.. - кричали возбужденные голоса. - А деревню чичас запалим со всех концов... Пропадай все... Пусть ничего злодеям не достанется...

- Пустое орете... - отвечали возбужденные голоса. - Сколько больных в тифу лежит... Старики, которые не могут шевельнуться... Пущай им все остается... К чему это пристало безобразить?

И с сумасшедшими глазами все кричали, все махали руками, и скоро все забыли, с чего началась речь. Но спорили и ссорились накрепко.

- Все, все подымайся... - возбужденно говорил с телеги суровый мужик. - Все! Не поддадимся злодеям, обманщикам, кровопивцам...

И чрез какой-нибудь час все поднялось, готовое к дальнему походу. И вдруг больная Ольга, вдова расстрелянного Кузьмы, громко плача, с ребенком на руках к берегу Волги бросилась.

- Куды возьму я тебя с собой, доченька моя милая, когда и до вечера мне прокормить тебя нечем? - истерически плакала она на голос, страстно целуя маленькую, точно бескровную девочку свою с тонкими ножками и ручками. - Ничем тебе в степи мучиться, лутче уж... своими руками... детка моя маленькая... милая... Господи, прости меня!

И вся белая, с безумным лицом, она приподняла вдруг девочку на руках и бросила ее в мутные волны, вешние, сверкающие, Волги широкой, и с диким криком, закрыв лицо руками, повалилась на мокрый песок.

- А что, бабыньки, ведь правда ее... - как огонь по сухой степной траве, побежало по безумному табору. - Что им мучиться? Пущай Господь на родине примет от нас их ангельские душеньки... Мы своим детям не злодейки какие...

И еще пестрый ребеночек с жалобным плачем, кувыркаясь и бессильно и жалко цепляясь ручонками за неуловимый воздух, полетел в играющие веселыми зайчиками волны и исчез в мутной глубине... И еще... и еще... А в это время голова табора с тревожным гомоном, с тоскою смертной в глазах уже выходила за околицу, устремляясь в бескрайние солнечные степи, за гранью которых совсем близко, рукой подать, цвело, полное мира и довольства, великое и сильное царство индейское...

XLI

ГИБЕЛЬ КОЛДУНА