Распутин

- А я не понимаю вас... - отвечал Николай Николаевич. - Ведь вы и вся русская интеллигенция только и говорили, что о гуманности... Что? А когда один человек желает прийти на помощь другому человеку, перейти от дел к слову... я запутался... от слов к делу, - что? - то оказывается, что это нельзя... Вы сделали для меня чрезвычайно много - без вас я в дороге прямо пропал бы. И теперь в вашем уголке я чувствую себя отлично, даже жиреть стал, что? Это уже совсем безобразие... И что же вы хотите, чтобы мои деньги пошли моим лоботрясам-племянникам? Они пропьют все. Я хоть тем хорош был, что никогда больше одного бокала шампанского не выдерживал - сейчас же заболею. И есть никогда толком ничего не мог. Обездоливать и разочаровать моих племянников, конечно, у меня мужества не хватит, но тем не менее я, надеюсь, могу помочь и другим. Что?

- Вы даже разговором этим ставите нас в неловкое положение... - нахмурилась Елена Петровна.

- Так что же, вы хотите, чтобы ваши дети вернулись в Россию неучами? - сказал Николай Николаевич, протирая от смущения пенсне. - Дайте же мне возможность сделать в жизни хоть одно доброе дело: дать России двух образованных людей. Что? И позвольте: я в законах ничего не понимаю, но разве кто может воспретить мне помогать? Вы не хотите? Прекрасно. Но разве запрещается помогать детям? Наталочка, Сережа, вы согласны, чтобы я помогал вам?

- Согласны!.. Согласны!.. - отозвались полюбившие его дети веселыми криками.

- Ну и прекрасно... - засмеялся он своим слабым смехом. - Вы прекрасные люди, потому что вы простые люди. Что? Мне опротивела всякая искусственность. Мы с вами оснуем - как это в «Руле» называется? - да: G.m.b.H.[109] и будем вместе хозяйничать: капусту сажать, кроликов разводить, цветы всякие... Ну что там еще бывает? Телята, конечно, куры, утки... Что? Одним словом, все, что нужно. Я по-французски буду учить вас. Идет?

- Идет!.. Идет!.. - закричали дети.

- Жениться вам надо, вот что... - сказала Елена Петровна, улыбаясь.

- Это и Настя мне советует... - засмеялся Николай Николаевич. - Но... Много глупостей я проделал в своей жизни, но на такую, как женитьба, я все же не способен. Что? Какой же я муж? Это даже смешно... Муж - это что-то... ну, твердое... Нет, я лучше вот так... как это там у Гоголя говорится?.. Петушком, петушком за кем-нибудь... И пожалуйста, не стращайте меня такими разговорами... Что?

В передней послышались голоса, и в столовую вдруг вошли Фриц и - Володя Похвистнев, исхудалый, какой-то сухой, с новыми, сдержанно злыми, сумрачными глазами и очень заметно поседевшей головой.

- А я вот земляка по дороге к вам встретил... - весело проговорил Фриц. - Искал вас...

- Володя! Как же мы рады!.. Откуда? И как вы изменились!

- Откуда? - здороваясь сердечно со всеми, говорил Володя. - Отовсюду... Зашел повидать земляков - может быть, новости какие из России есть...

- Нет. Ничего не имеем... - Громовы смутились: несчастье с Таней надо было скрыть. - Только что из газет... Но все же откуда же вы теперь?

- Был в Вене последний месяц, а теперь пробираюсь опять в Берлин. Хочу попробовать проскользнуть в Россию...

- Ну, это вам не безопасно...

- Я с фальшивым паспортом. А здесь делать нечего...

- А там что делать?

- Да хоть своих повидать... Я из Вены пробиться пытался, но знаете, кто помешал мне? Ни за что не угадаете!

- Ну?

- Наш бывший депутат, Герман Мольденке! Он состоит теперь послом N-ской республики и ведет страшную русофобскую политику. Даже транзитных виз русским не дает... Каково?!

- Почта, Евгений Иванович... - радостно сказала Настя, входя с пачкой писем и газет. - И письмо из Расеи тут есть одно!..

- Да что ты говоришь?! - обрадовались все.

- Верное слово... - улыбнулась Настя.

Моментально все было отброшено в сторону, и, волнуясь, Евгений Иванович схватился за толстое письмо в сером конверте - первое письмо из милого Окшинска! Взволновались все...

- Вслух, вслух читай! - сказала Елена Петровна. - От какого числа? Кто пишет?

В сером неопрятном конверте было несколько листков грубой серой бумаги, исписанных мелко-мелко, так что ни одно местечко зря не пропадало, - видно было, что бумага - вещь там дорогая и что люди выучились крепко экономить ее.