Распутин

Послышались грубые голоса, шаги, и ворота сарая широко распахнулись. На фоне кроткой и ясной зари едва заметно качалось на воротах темное длинное тело старухи с чугунно-черным лицом и синим высунутым языком. Галки и вороны кружились вкруг голубых с золотыми звездочками главок-луковок старой церкви... Где-то слышалась пьяная бесстыжая песня... В раскрытых настежь воротах сарая стоял комиссар, здоровенный детина с грубым лицом, маленькими жесткими глазками и чисто подбритым по новой моде затылком. С ним был конвой. С аффектированным равнодушием оглядел он толпу пленных, и на одно короткое мгновение глаза его задержались на стройной фигуре Галочки, которая, белая, как мел, с огромными, сияющими внутренним огнем глазами, точно молилась про себя о чуде.

- Ну-с... - откашлялся комиссар басисто. - Произведем разбор-Офицеров - отдельно, солдат - отдельно, цивильных - опять отдельно, женщин отдельно и молоденьких красавиц - опять отдельно... - осклабился он, потому что ему казалось, что он говорит умно, распорядительно и даже с иронией. - Кое-кого придется вывести в расход, а остальных - смотря по заслугам... Ну, становитесь по группам, как я сказал...

В полутемном вонючем сарае началось что-то невообразимое. В дикой безобразной мешанине рыданий, истерик, ругательств, мольбы, исступленных просьб, молитв гибло последнее: вера в Бога, в справедливость, в человека, в жизнь, во все... Жизнь представилась вдруг всем злой насмешкой в холодной пустоте. И в то же время никогда еще не хотелось так жить - жить, жить, жить, хотя бы даже в бессмыслице, в грязи, в ужасе!

- Так что же это выходит, что мы сами вчера для себя могилу рыли? - улыбаясь, спросил Андрей Иванович комиссара.

- А что же вы хотите, чтобы мы на вас и теперь работали? - засмеялся тот, довольный собой. - Довольно вы нашей кровушки попили... - пустил он иронически известную большевистскую фразу.

- Ну что же... - добродушно согласился Андрей Иванович. - В конце концов вся жизнь человека - это только длинное рытье для себя могилы... В этой вот тетрадке все это изложено в порядке... - сказал он деловито. - Потом вы все прочтете...

- Дайте-ка, дайте сюда... - сказал комиссар подозрительно: как человек малограмотный, он относился недоверчиво ко всякой исписанной бумаге, видел в ней вещь опасную всегда.

И он небрежно ткнул смятую тетрадочку в карман своей шинели. В сарае кипело. Людей разделяли один от другого. Они не хотели.

Их разрывали солдаты руками, прикладами, штыками. Петров, солдат с гнилыми зубами в слюнявом рту, пойманный около ослихи, оттаскивал Галочку от матери. Алексей с вдруг ожившей душой, ничего не видя выкатившимися от ярости глазами, бросился к нему, страшным ударом кулака в лицо сбил его на землю, но в ту же минуту холодный штык, хрустя, вошел ему сзади между лопаток в спину, и он, еще не осмыслив ничего, что с ним происходит, взмахнул, точно ловя что-то, руками и повалился навзничь. И всплыло почему-то в памяти: чуть освещенная лестница во дворце Юсупова, и ужас ожидания, и похабно наяривает граммофон Yankee doodle, и вдруг глухой выстрел внизу, в кабинете. Но надвинулся быстро черный густой мрак и все поглотил...

Наконец рыдающих, проклинающих, молящих униженно, окаменевших в последнем ужасе пленников разбили на группы - не так, как того хотел комиссар, это было невозможно, а только явных смертников отделили от остальных. Раненого корнета его величества прикололи на глазах у обезумевшей Неточки. И скоро часть пленных с черными застывшими душами, едва двигая ослабевшими вдруг ногами, потянулась под конвоем на кладбище, где вчера рыли могилы, а другая, более многочисленная, пошла в ворота, на которых все еще тихо качался черный длинный труп. Бесчувственную Галочку тащили со второй группой, а Андрей Иванович сам увязался за первой. Лидия Ивановна металась то к мужу, то к дочери, то опять к мужу, который, весь занятый собой, ничего не понимал, то к комиссару, то целовала руки солдат и, наконец, бесчувственная свалилась на привядшую росистую траву. Левик бился и плакал на руках у помертвевшей Марфы, которая не знала, что делать, и только творила молитвы, не зная ни какие, ни зачем...

В опустевший сумрачный сарай красные поставили лошадей, а так как вокруг бродило много шаек разбитых белых - они теперь стали «зелеными», - то к лошадям приставили караул: низкорослого узкоглазого черемисина из-под Козьмодемьянска на Волге и белобрысого, истощенного, запуганного мальчишку-фабричного с уже выхолощенной душой.