Расправить крылья

— Потому что ты отец моего ребенка. Мне хочется знать тебя… лучше. Тем более, если ты планируешь участвовать в его воспитании. — Отвечает она. Заправляет прядь за ухо и поворачивает голову к уличному кафе. Из него раздается громкая музыка, а во дворе жарят шашлык на мангале. — Егор, давай уйдем подальше отсюда? — неожиданно взмаливается Лиза.

— Конечно, как скажешь.

Токсикоз! Как же я не догадался? Мысленно возвращаюсь в то время, когда Рита вынашивала Раду. Помнится, она не терпела запахов сигаретного дыма и пива. Мы переходим дорогу, и я покупаю Лизе бутылку воды. Она жадно припадает губами к горлышку и пьет, пытаясь прогнать приступ тошноты.

— Лиза, извини, я совсем не подумал… Надо было отвезти тебя куда-то в лес или в поле. Хочешь, вернемся к машине и я…

— Нет, Егор. — Улыбается она так широко и искренне, что невидимая стена между нами рушится. — Тошнит уже меньше, честное слово. И… я очень хочу в кино. — Добавляет хитро.

— Отец очень любил собираться всей семьей по выходным и смотреть фильмы, — с нескрываемой грустью говорю я. — Он очень много работал. Руководил металлургическим заводом, все время ездил, решал какие-то проблемы. Но воскресенье… Этот день принадлежал семье. Помнишь первые «видики»? Папе тогда по блату продали такой аппарат. К нам вся улица по очереди ходила смотреть боевик про комиссара Катани.

— А «Терминатора» и «Красотку»? — возбужденно добавляет Лиза.

— Точно! А еще «9,5 недель» и «Горькая луна». Ну… такие фильмы я смотрел с друзьями.

— Понима-аю. — Заговорщицки произносит Лиза. — А как сейчас принято в твоей семье? Они знают о том, что… Ну, о ребенке?

— Папа давно умер. — Каждый раз, когда я говорю об отце, в горле встает горький ком — Инфаркт… Прямо за рабочим столом. В этот день какой-то работяга получил серьезную травму. Он заступил на смену выпившим и получил ожоги. Приехали проверяющие, они обвиняли моего папу в халатности.

— Мне очень жаль. — Лиза сжимает мою кисть в своей маленькой ладошке, а мои мозги медленно, но верно превращаются в кисель. Ее губы трогает печальная улыбка. Так может улыбаться только тот, кто знает о боли все… Тот, кто прикрыл зияющую в душе яму ненадежным, как сухие листья, покровом житейской суеты. Лиза тоже знает, какого это — держать в объятиях бездыханное тело любимого человека и не иметь возможности увидеть его снова.

— А ты… Твои родители живы?

— Родители живы. Мама выгнала отца за измену. Я с ним почти не общаюсь…Наверное, это у нас семейное проклятие. — Вымученно произносит она.

— Не все такие. — Шепчу, сжимая ее тонкие пальчики.

— У меня было два выкидыша. — Хрипло выдавливает Лиза. — Для кого-то это пустяк, несравнимый со смертью близкого человека, но тогда… Я думала, что на меня обрушился весь мир. — Ее плечи сутулятся, глаза обжигают слезы. Не обращая внимания на прохожих, я обнимаю ее и прижимаю к груди. Хочется стать для нее тем самым… единственным, кому она не побоится довериться и рассказать о боли. Чувствую, как оглушительно бьется ее сердце и на пару секунд забываю дышать, боясь спугнуть хрупкий момент нашей зарождающейся близости…

— Лиза, я обещаю, что сейчас все будет по-другому. Наш сын родится здоровым и крепким. Веришь?

— Да. — Она облегченно выдыхает. — Ты не боишься, что дочь не примет… брата или сестру? — В глазах Лизы читается нескрываемое беспокойство.

— Я никому не позволю обидеть мать моего ребёнка. — Утвердительно киваю я.

Глава 27

Лиза 

Раньше я не задумывалась, сколько времени нужно, чтобы влюбиться. А уж какая она — любовь, и подавно. Я встретила Матвея юной девчонкой, а забеременела в восемнадцать лет… Мне некогда было задумываться: а люблю ли я мужа? Тогда, казалось, что люблю… Меня учили быть хорошей женой — вкусно готовить, шить и создавать уют, печь пироги по выходным, выращивать цветы. А любить? Разве этому можно научить? Даже звучит глупо… А любила ли я? Уверена, что да. Я дышать не могла без Матвея, когда он ушел… Как будто сердце живьем вырвали и искромсали на мелкие кусочки.

Любовь делает тебя лучше — благороднее, умнее, добрее. Да, порой она сумасшедшая, дикая, безумная или жестокая, страстная, ревностная. Но она ничего общего не имеет с больной зависимостью от человека. Когда позволяешь себя унижать и предавать. И еще я так скажу — пока не полюбишь себя, не сможешь полюбить другого.

Я смотрю на идущего рядом мужчину и боюсь ошибиться. Боюсь поверить его глазам, словам и поступкам. Боюсь влюбиться и снова страдать… Хотя чего греха таить, чтобы влюбиться в Егора мне хватило минуты. Такой уж он… коварный Мистер Жиголо.

— Понравился фильм? — голос Егора вырывает меня из задумчивости.

— Очень. — Улыбаюсь я. — Спасибо тебе.

— Поужинаем? Как ты себя чувствуешь?

«Я чувствую себя счастливой», — хочется ответить, но дурацкие страхи словно тисками сдавливают горло.

— Очень хорошо. По вечерам тошнота отступает перед страшным голодом.