Распни Его

О России хоть и упоминали отчасти, но мало думали о России вечной. Ее уже не было в душе у петербургского рабочего, у либерального интеллигента и даже у выветрившегося аристократа. Внушили себе твердо и определенно, что все члены государственного тела России поражены, что болезнь не может пройти сама собою, что нужна сложная и большая операция. НУЖНА РЕВОЛЮЦИЯ. Так решили люди, которые гордо и самонадеянно считали себя «ОБЛАДАВШИМИ ГОСУДАРСТВЕННЫМ СМЫСЛОМ».

Какие это были жалкие люди!

* * *

— Кого бы я ни приблизил к себе, как бы он ни был до того мил, приятен, ценим, любим и уважаем, как бы он ни был честен и благороден, умен, энергичен и опытен, — на другой день буквально он становился в глазах политиканствующего общества лицом недостойным, ненавистным, никчемным и ничтожным. Как будто служить Царю и Родине стало делом зазорным, малопочтенным, компрометирующим человека, — сказал Государь Родзянко во время его доклада о непопулярности премьер-министра Штюрмера.

В этих горьких, тоскливых, выстраданных словах была огромная, роковая для России правда. Всякий, кто подходил к ступеням трона, кто служил и хотел служить своему Царю верно и нелицемерно, кто не будировал, не злословил, не критиковал и не восставал против принципа самодержавного режима, кто пользовался царской лаской, — непременно подвергался нападкам, травле, лишался доброго имени и авторитета и зачислялся в разряд людей малопочтенных, а то и просто черносотенцев.

О людях придворных отзывались еще того хуже. Их презирали, третировали, как лакеев и холуев, на их счет зубоскалили и смеялись злорадно. «Я в шахматы играю, я двери открываю»… Царь, конечно, мог ошибаться в выборе министров и приближенных, но не все же окружали его дураки, проныры, лизоблюды, мелкие честолюбцы, интриганы и авантюристы.

16 сентября 1916 года Государь назначил управляющим Министерством внутренних дел Александра Дмитриевича Протопопова. Он пользовался уважением и доверием в думских кругах; он состоял в должности товарища председателя Государственной думы; он был лидером партии 17 Октября; он ездил весной 1916 года, по избрании Думы, за границу — в Англию и во Францию, вел там политические беседы, Милюков называл его в это время своим «милым другом и товарищем». Но как только он стал министром — все молниеносно изменилось. От него отвернулись думские круги; отшатнулся, как от чумного, «милый друг» Милюков. Он сразу потерял все свои достоинства, сразу стал человеком, у которого «честолюбие бегало и прыгало», стал посмешищем, полусумасшедшим маньяком, который почувствовал вдруг «откровенную преданность и искреннее обожание к Хозяину земли Русской». Он стал самым ненавистным министром. Каждый его шаг вызывал истерию злобы. «Этот прохвост задался планом спасения России, которая представляется ему все больше и чаще в виде царской вотчины»…

Протопопов скоро заметил происшедшую перемену в отношениях к нему. Резкая оппозиция Думы его смутила. Он решил переговорить начистоту, выяснить причину охлаждения и вдруг возникшей неприязни. Он решил попытаться найти утерянный контакт, выложить душу, найти былое дружеское общение и заставить людей понять его. Он хотел просить их трудиться с ним вместе для блага и счастья Родины. Он страдал нравственно, и это душевное состояние его угнетало.

19 октября, через месяц после назначения Протопопова, на квартире у Родзянко произошла встреча и драматическое объяснение с бывшими друзьями и политическими сотрудниками. На этой встрече присутствовали, кроме Родзянко и Протопопова, Шингарев, граф А. Д. Капнист, Н. В. Савич, П. Н. Милюков, И. Н. Ефремов, В. В. Шульгин и еще несколько депутатов.

«Друзья» встретили Протопопова холодно, сухо, молча, вульгарно выражаясь — «мордой об стол». Некоторые смотрели на него с таким выражением, как будто хотели сказать: «Как ты низко пал!» Другие переговаривались между собою и как будто совсем не замечали несколько взволнованного министра и не интересовались его личностью. Если бы Протопопов не был так возбужден, он, несомненно, заметил бы, что атмосфера была для него душная, спертая, злая; он понял бы, что это свидание не сулит для него приятных последствий. Но министр был взволнован, бледен, руки у него слегка дрожали, и он не догадался сразу, что стучит в глухую стену, что его никто не услышит и никто не отзовется.

Когда все уселись за большим длинным столом в прекрасной, богато обставленной, обширной комнате с золотыми лепными потолками, хозяин, величественный, важный барин — «демократ» Родзянко — спокойно, глухим басом изложил причину и цель собрания:

— Вы желали высказаться, господин министр; я предоставляю вам слово.