Расплата

Узкая улица, застроенная ветхими четырех- и пятиэтажными домами. Фасады с обвалившейся штукатуркой, обнажившей красную кирпичную кладку, полусгнившие деревянные рамы. На веревках и проводах, привязанных к железным ограждениям окон, сушилось белье. Первые этажи были заняты лавками с яркими безвкусными вывесками, написанными по-французски или по-арабски. Французским язык этих вывесок можно было назвать с большой натяжкой. Билл заподозрил, что и в арабских надписях было не меньше ошибок. Улицы запружены народом. Широкобедрые уроженки Северной Африки с полными, без единой морщинки лицами болтали, стоя перед горами съестных товаров и тканей, выставленных на продажу прямо на тротуарах. В плохо освещенных, скудно оборудованных барах из транзисторных радиоприемников лилась заунывная арабская музыка. В отличие от пышнотелых добродушных женщин мужчины были худые, сильные и злые. Они молча пили пиво у стоек баров или, собравшись компаниями на улице, о чем-то спорили. Как по команде, они вдруг повернули головы и с настороженным любопытством уставились на испачканного с головы до ног кровью Ахмеда, который вел Билла к магазину с двумя витринами. Волосы и вся одежда американца были пропитаны кровью.

Несколько мужчин выносили из магазина желтые мешки и укладывали их в стоявший поблизости грузовик. Один из них первым заметил странную пару, изумленно, не веря своим глазам, оглядел их и с криком бросился навстречу. Обменявшись несколькими взволнованными арабскими фразами с Ахмедом, он с нескрываемым любопытством взглянул на Билла, потом повернулся и исчез в магазине.

Ахмед с Биллом последовали за ним. По истертым ступеням винтовой лестницы спускался человек в измятых коричневых брюках и в трикотажной рубашке. На вид ему было под пятьдесят. Сильные мышцы перекатывались под кожей его руки, обнявшей за шею Ахмеда, другую руку он осторожно положил Биллу на плечо и тихо заговорил, расспрашивая друзей.

Ахмед отвечал ему по-французски: он не хотел ставить Билла в неудобное положение.

— Со мной все в порядке, отец. А это мой друг, его зовут Билл. На него напали. Мы думаем, что это были полицейские. Нужно, чтобы врач осмотрел его голову.

Пожилой мужчина кивнул и улыбнулся, не проявляя никакого желания обсуждать решение сына.

— Ну, за этим дело не станет, — проговорил он, улыбаясь Биллу. — Но прежде всего поднимемся наверх. — Он повернулся к вызвавшему его парню. — Сбегай к доктору Гассану. Скажи, что он мне нужен. Живо.

И тут колено Билла с новой силой дало о себе знать. Отец с сыном понесли его на руках между высокими, до самого потолка, штабелями мешков с зерном и бидонами с оливковым маслом, подняли по крутой, неудобной лестнице и осторожно внесли в квартиру на верхнем этаже. Он вдохнул сладкий, терпкий аромат духов и пряностей, услышал музыку, увидел как сквозь туман женщину — она сидела на диване, откинувшись на спинку, перед мерцавшим черно-белым экраном телевизора — и надолго потерял сознание.

Очнулся он в постели. На обоях резвились розовые и синие зайчики, на окне висели удивительно яркие занавеси. У одной стены сидели рядком куклы и набитые ватой игрушки. Над ним с улыбкой склонился оливково-смуглый, рано облысевший мужчина.

— Добрый день, — сердечно проговорил он. — Я доктор Гассан. Как вы себя чувствуете?

Билл попытался что-то сказать, но издал только жалкий, какой-то квакающий звук.

— Пить, — наконец выговорил он и поднес руку к голове. Пальцы нащупали толстую мягкую повязку. — Здесь болит. Очень. Голова раскалывается.

К кровати со стаканом воды подошел Ахмед и напоил Билла.

— В этом нет ничего удивительного, — улыбнулся врач. — Вы проспали тридцать шесть часов. Я ввел вам болеутоляющее и успокоительное. Вам проломили череп, и мы удалили из раны сгустки крови.

— И проделали все это здесь?

— Мы обстоятельно обсудили этот вопрос, — ответил врач, — и решили не отправлять вас в больницу, а лечить здесь. Ведь если человек, которого ранил Ахмед, служит в полиции, его приятели непременно постараются еще раз встретиться с вами. — Он иронично улыбнулся, увидев, как помрачнело лицо Билла. — Поверьте, здесь вам будет совсем неплохо. Я вылечивал людей в несравненно худших условиях. Во время войны я служил в полевом госпитале.

Билл нахмурился. Гассан обменялся с Ахмедом короткими улыбками, в которых сквозила горечь.

— Нашей войны, — уточнил врач. — За независимость. Извините, что я растравил вашу рану… — Он помолчал, подыскивая подходящее слово. — Незначительную по сравнению с теми, которые французы нанесли многим моим соотечественникам.

— Я американец и поэтому ни в чем перед вами не виноват, — улыбнувшись своим спасителям, сказал Билл и вернул Ахмеду пустой стакан, — но, — продолжал он, обводя комнату рукой, — я не могу больше оставаться у вас, — и попытался сесть.

Врач почти силой уложил его в постель, и в этот момент рядом с Ахмедом появился его отец. Билл и не подозревал, что он все это время находился в комнате.

— Разумеется, вы останетесь.