Ранний экспресс

Он, экспресс, очень похож на тот, что был сохранен от беды отцом с матерью. Он весь такой же, как в то утро, — сверкающий, лишь на всем ходу из окна смотрит теперь не проезжий, незнакомый мальчик, а Русаков Николай. Он смотрит, следит в окно, как экспресс все круче да круче забирает по широкому повороту в одну сторону, радостно оглядывается на соседей-пассажиров и объясняет им: «Это мы берем направление на Кыж! А в Кыжу мой и Пашки Зубарева дом. Я обещал Пашке вернуться и вот вернусь теперь очень скоро…»

Под эту песенку Пашка теперь и жил.

Но вот нежданно-негаданно на Пашку и на бабушку навалилась новая незадача.

Приближалось первое сентября, и тут стало известно, что будущего первышонка Пашку могут записать в школу не ту, про которую думал Пашка, а только в школу-интернат. Причем в не очень ближнюю, в городскую.

Правда, и другие кыжимские ребята ездили учиться тоже в город. Ездили, потому что в крохотном Кыжу школу свою открыть было невозможно. Учеников тут набиралось — по пальцам перечтешь, да и те ученики все возрастов шибко разных. Одному надо в класс четвертый, другому в пятый, а следующему вовсе — в седьмой или восьмой…

Вот они и путешествовали на электричках; вот, когда очередь дошла и до Пашки, то в той-то известной всем городской школе сказали:

— Правильно! Из Кыжа к нам ученики ездят… Но они все старше, а ваш мальчик для самостоятельной езды мал. А раз он мал, то кто его будет сопровождать? Кто за него в пути будет отвечать? Вам самой это не под силу: вы же сама-то, извините нас, очень старенькая.

Бабушка, ясно, что растерялась, бабушка на такие речи руками развела:

— Ох, конечно… Старость не радость. Вот и сегодня до вас я дочалила едва.

— Мы вам говорим про то же… Малыша надо устраивать в интернат. Да, да! Только так.

Только такое наше с вами решение будет здраво.

Здраво ли, не здраво, так ли, не так, но вот Пашка и оказался в школе-интернате. Оказался на первый раз до школьной раздевалки, конечно, сопровождаемый бабушкой, но уже, понятно, без Юльки и, само собой, без Русакова. Русаков, как полагал Пашка, все еще на том алом, песенном экспрессе завершал тот необъятный, на полстраны круг.

В голове у Пашки от безотрывных воспоминаний, то горьких, то светлых, — ералаш полный. И учится в школе-интернате Пашка Зубарев из рук вон! А вернее: не учится пока никак.

6

Школа, куда приняли Пашку и как очень верно о ней говорила заведующая Косова, — это школа особая. И ученики в ней особые. Даже первышата.

И если по Пашке сразу видно, что он тут пока еще одиночка-чужак, то все другие мальчики, девочки мигом уж, с первой минуты, стали здесь держаться плотными, шумными компаниями. И если Пашка про себя думает: «Я кыжимский, я бабушкин…», то все остальные говорят про себя громко, вслух:

— А мы сами свои! А мы — детдомовские! Нас в эту школу привезли из детдома, и пусть все здесь будет опять, как в детдоме!

И вот кто с кем в детдоме дружил, тот с тем дружит и здесь. И вот даже в первый же день, пока учительница Гуля в класс еще не заходила, пока она ни в чем не разобралась еще сама, все стали садиться за парты кто с кем пожелает.

С Пашкой садиться, а вернее, звать его к себе не стал никто. И он приглядел себе место у самого последнего окошка. Но, оказалось, на эту уютную парту нацелился не один он. Не успел Пашка поставить на скамью новый, купленный бабушкой портфель, как — трах! — портфель от резкого удара слетел на пол, и на скамью всунулся, уселся грозно нахмуренный, стриженный накоротко мальчик.

— Вали отсюда! Это место не твое. Да и сам ты не наш!

К тому мальчику подсел другой, такой же стриженый:

— Топай, топай… У тебя даже портфель неправильный, не детдомовский! С каким-то вон девчоночьим цветочком… А у нас у всех — коричневые, простые.

Портфель у Пашки действительно был с нарисованным на тыльной стороне ярким, желто-зеленым цветком. Этот портфель Пашка выбрал в Кыжу, в маленьком магазине, вместе с бабушкой. Выбрал именно такой, чтобы цветок хоть как-то да потом напоминал Юльку, Русакова, Кыж.

Вот портфель ему сейчас Русакова и напомнил. А еще напомнил крутую лестницу у вокзала и как Русаков спустил с этой лестницы Серьгу Мазы-рина.

И Пашка, не отводя глаз от своих вытеснителей, медленно нагнулся, медленно нашарил на полу тугой, полный книжек и тетрадей портфель, ухватился покрепче за ручку, выпрямился да и всей тяжестью портфеля, всем этим грузом хлобыстнул по стриженой макушке ближайшего задиру-гонителя. Следом опустил портфель на загорбок и супротивнику второму.

Те вскочили, из-за парты шарахнулись, заорали:

— Наших бьют!

И что бы тут произошло, неизвестно. Возможно, на Пашку обрушилась бы вся детдомовская братия всем своим всегда дружным, крикливым скопом, да тут и звонок зазвенел, и один из мальчиков, худой, высокий, с тою же «прической», что у всех, занял оборонную позицию рядом с Пашкой.

Занял, крикнул:

— А вдесятером бить одного — это по-нашему? Эх, вы!

Девочки тоже загалдели:

— Не по-нашему, не по-нашему! Не по правилам!