Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила

– О цензуре, Иосиф, не беспокойтесь, – усмехнулся император, – это я возьму на себя. Только учтите, что по каждому вашему острому материалу на местах будет проводиться обязательное следствие, так что необходима абсолютная достоверность информации. Ну, а на какие средства будет выходить эта газета – это не должно вас волновать. Кроме тех средств, которые вы будете получать в качестве прибыли, некие состоятельные частные лица будут регулярно делать щедрые пожертвования. Ну что, Иосиф, вы готовы к этому Гераклову подвигу? – и император протянул Кобе руку.

– Возьмусь, – ответил тот, пожимая Михаилу ладонь, – только потом, чур, не жаловаться, ваше императорское величество!

2 апреля (20 марта) 1904 года, утро. Балтийское море, 60 миль южнее острова Готланд, борт крейсера «Светлана»

Старший лейтенант Бесоев Николай Арсеньевич

На полных парах мы идем домой. Домой – это в смысле в империю, в Санкт-Петербург. Другого дома у нас теперь нет, и скорее всего, никогда уже не будет. Я не стал спрашивать Кобу – о чем именно с ним говорил Михаил. Проявлять излишнее любопытство по отношению к товарищу – невместно боевому офицеру. А ведь мы с будущим товарищем Сталиным пережили такое, что по всем канонам делает нас боевыми товарищами и соратниками.

Ильич же до сих пор относится ко мне с некоторой настороженностью и опаской. Не то чтобы ему было жалко этих эсеровских уродов, но все же… Для тонкой и ранимой души Ильича это слишком. Коба же, напротив, как говорится, проникся и осознал. Так что если будет надо, то он сам обо всем мне расскажет. Надо только немного подождать.

И я дождался. Со вчерашнего вечера Коба лишился общества своей симпатии, Ирочки Андреевой, которая занималась теперь огранкой японского «алмаза». Императорскими просьбами не манкируют. Да и вообще, глядя со стороны, я понял, что наша Ирочка сама загорелась желанием сделать из застенчивой и перепуганной резкими переменами в ее судьбе девушки истинную леди, пусть и в понимании начала двадцать первого века. И времени-то оставалось всего ничего – уже пятого числа император вместе со своей невестой рассчитывал быть в Питере. Хочешь не хочешь, а надо успеть научить японочку не чувствовать себя чужой в высшем свете и непривычное ей европейское женское платье носить так, чтобы оно не сидело на дочери микадо как на корове седло. Показуха, подумаете вы. Не совсем так, отвечу я, скорее привычный в нашем понимании пиар. Император, вступая в весьма необычный и экстравагантный для европейских монархов брак, должен показать, что называется, товар лицом. В какой-то мере мадемуазель Масако – это трофей странной и быстротечной войны. И въезд императора в свою столицу будет еще и триумфом победителя, перевернувшего очередную страницу в русско-японских отношениях.

Но это все, так сказать, лирика. А суровой прозой жизни оказалось то, что лишившись общества Ирины, Коба волей-неволей был вынужден чаще видеться со мной.

И вот сегодня утром, сразу после завтрака в кают-компании, мы с ним, как два закадычных приятеля, вышли прогуляться на палубу крейсера. Погода стояла почти весенняя, неяркое солнце пробивалось через высокие перистые облака, а теплый юго-западный ветер обещал скорое наступление весны. В Питере сейчас, наверное, уже заплакали сосульки и начали оседать сугробы в парках и скверах.

Коба, выйдя на палубу, сразу же отправился на бак, где у специально оборудованной курилки засмолил свою дешевую папиросу, с наслаждением втягивая вонючий табачный дым. Я же как человек, приобщенный к здоровому образу жизни, встал от него с наветренной стороны, чтобы сизые клубы дыма сносило ветром в сторону. Курящий спецназовец неоправданно сокращает себе жизнь. Никотин сбивает дыхалку, а табачный дым ухудшает обоняние. У моих коллег бывали случаи, когда надо было не только махать руками и ногами, но и в прямом смысле унюхать опасность. Но, к счастью, экологический вред от пагубной привычки Кобы был несравненно меньшим, чем черные облака угольного дыма, извергаемые в небо трубами крейсера «Светлана». Не наступил еще век мазута, век турбин и дизелей. Но чувствую, что он не за горами. Не зря в Копенгагене у адмирала Макарова так горели глаза, когда командир «Северодвинска» рассказывал ему о наших боевых кораблях.

Но сейчас все это побоку. Главное то, что Коба, немного помявшись, тихо, почти шепотом спросил у меня:

– Товарищ Бесоев, скажите, что вы думаете о нашем новом императоре?

– О Михаиле Александровиче? – так же тихо переспросил я.

– Да, о нем, – кивнул Коба, – мне он показался, как бы это сказать, несколько возбужденным и настороженным.

Я немного задумался, а потом ответил: