Рамакришна и его ученики

– У меня нестерпимо болело сердце оттого, что я не могу увидеть Мать. Как человек изо всех сил выкручивает полотенце, чтобы отжать воду из него, так и я чувствовал, что сжимается мое сердце и ум. Я начал думать, что никогда не увижу Мать. Я умирал от отчаяния. Измученный, я спросил себя: что толку жить такой жизнью? Вдруг мой взгляд упал на меч, который висит в храме. Я решил, что здесь и сейчас я этим мечом положу конец моей муке. Как безумный ринулся я к мечу, схватил – и предо мной предстало упоительное зрелище – Мать! Я упал без чувств… Мне показалось, будто дома, двери, храмы и все прочее исчезло и ничего не осталось вокруг! Я видел бесконечное, безбрежное море света, и это море было сознание. Со всех сторон и до самого горизонта я созерцал сияющие волны, которые одна за другой катились ко мне. Они накатывали на меня с огромной силой и скоростью. Волны затопили меня и увлекли в неведомые глуби. Я задыхался, пытаясь выплыть, – и потерял сознание.

Из рассказа Рамакришны не совсем ясно, видел ли он действительно фигуру Матери Кали среди сияющего сознания. Скорее, все-таки видел, ибо первое, что он произнес, придя в чувство, были слова: «Мать, Мать!»

После своего видения Рамакришна до такой степени ушел в себя, что зачастую бывал не в состоянии совершать храмовые богослужения. Хридаю приходилось заменять его. Хри-дай был так встревожен состоянием ума дяди, что вызвал доктора полечить его. Любопытно было бы узнать, чем тот лечил Рамакришну. Можно и не говорить, что проку от лечения не вышло.

В те дни, когда Рамакришна был в состоянии совершать богослужение, с ним происходила странная вещь.

«Стоило мне принять позу медитации, – вспоминал он потом, – как в моих конечностях и суставах раздавалось какое-то позвякивание. Начиналось с ног. Как будто во мне находился некто с ключами и запирал меня – сустав за суставом – на ключ. Я был не в силах шелохнуться, даже слегка не мог изменить позу. Я не мог прервать медитацию или уйти – я просто ничего не мог сделать. Меня будто что-то принуждало сидеть на месте, пока суставы снова не начинали позвякивать и отпираться, но только теперь начиная с шеи и заканчивая ногами. В то время как я сидел в неподвижности, перед моими глазами появлялись частички света, похожие на рой светлячков. Иногда свет заливал все вокруг, как будто все затягивалось светящейся дымкой, в других же случаях это были яркие световые волны, наподобие расплавленного серебра. Я не понимал, что вижу, и даже не знал, хорошо ли это или плохо, что меня посещают такие видения. Я стал страстно молиться Матери:

– Я не понимаю, что со мной творится. Умоляю, научи, как тебя узнать. Если ты не научишь меня, Мать, то кто же это сделает?»

В этом рассказе слышна безыскусная интонация Рамакришны, которая лучше всех воспоминаний его современников передает характер новой ипостаси, принимаемой им, – он все более превращается в дитя Божественной Матери. И как ребенок, он теперь подчиняется в каждой мелочи материнской воле, ничуть не заботясь о том, что могут подумать об его поведении окружающие.

Теперь он часто видел Мать. И в храме, и вне храма ему больше не требовалось усилия воли во время медитации. Теперь в храме перед ним была не статуя, но сама Мать. Позднее он описывал, как это было:

«Приложил ладонь к ее ноздрям и почувствовал, что она дышит. Я внимательно всматривался, но по ночам, когда горел светильник, не мог увидеть ее тень на храмовой стене. Из моей комнаты я слышал, как Мать взбегает по лестнице, по-детски весело, звеня браслетами на ногах. Мне захотелось проверить, она ли действительно бегает, и я вышел из комнаты. Мать стояла на веранде второго этажа, и ветер отбрасывал назад ее волосы. Иногда она смотрела в сторону Калькутты, иногда на Гангу».

Хридай оставил для нас описания своих отношений с Рамакришной в то время и его непостижимого поведения.

«В храм было страшно войти, даже когда Рамакришны там не было, еще страшней, когда был. Но я не мог устоять, так мне хотелось видеть, что он делает. Пока я смотрел на него, мое сердце наполнялось благоговением и любовью к Богу, но стоило выйти из храма, как сомнения опять одолевали меня.

„Может быть, дядя в самом деле сошел с ума? – спрашивал я себя. – Иначе зачем он делает такие ужасные вещи при богослужении?"

Я со страхом думал о том, что скажут Рани и Матхур-бабу, если им про это расскажут. А дядя ни о чем не тревожился… Я больше не смел заговаривать с ним об этом, непонятный страх не давал мне раскрыть рта. Я ощущал преграду между нами. Поэтому я молчал и только старался как можно лучше о нем заботиться. И все время боялся, что наступит день, когда это закончится скандалом».

Страхи Хридая были, без сомнения, обоснованны.

Он продолжает рассказ: