Ракеты и люди

23 апреля ранним утром наша группа вылетела с Центрального аэродрома имени Фрунзе. Это старая, хорошо знакомая еще по детским годам и последующей работе «Ходынка». Мы вылетели на полугрузовом «Дугласе» – Си-47. Тогда это был самый ходовой транспортный самолет.

Мы летим на 1-й Белорусский фронт! В наших командировочных удостоверениях указано: «Для выполнения специального задания ГКО».

Уже через час мы отвлеклись от разговоров и мыслей о предстоящей нам миссии и прильнули к иллюминаторам. Вскоре под нами был Минск. С высоты около 3000 метров хорошо видно внутреннее содержание домов – почти все они без крыш. Разрушенные города при виде сверху – с самолета – воспринимаются совсем не так, как с земли, когда находишься среди развалин. Как ни удивительно, вид сверху действует и угнетает гораздо сильнее. Может быть потому, что с высоты охватываешь сразу всю масштабность катастрофы – разрушения большого города.

Еще через два часа – Варшава – картина еще более страшная, чем Минск. Может быть потому, что много следов черной копоти пожарищ. И далее после Варшавы замысловатые танковые узоры по невозделанным полям.

Для заправки сели в Познани. Здесь на аэродроме наблюдали встречу польской правительственной делегации, прилетевшей из Лондона.

После Познани уже не отрывались от иллюминаторов. Благо погода была отличная. Леса, хутора, белые домики деревень с красными черепичными крышами. Удивительно, в больших городах все дома без крыш, а села, хутора, фольварки сверху кажутся нетронутыми.

И если бы не ползущие по светлым дорогам колонны всевозможных машин, если бы не густая сеть танковых узоров на земле, не сразу сообразишь, что только что здесь прокатился огневой вал одной из последних операций второй мировой войны.

Штурм Берлина был в самом разгаре, когда мы пересекали границу Германии. Я много летал и до, и в особенности после этого из Москвы по разным маршрутам. Но трудно, особенно сейчас, спустя так много лет, описать чувство, которое испытал в том полете. Для меня по эмоциональному восприятию этот полет был, пожалуй, уникальным.

Мне было тридцать три года. Примерно столько же – и всем участникам этого полета, кроме генерала Петрова, он был на десять лет старше нас.

Мы вылетели из Москвы, в которой я жил с двухлетнего возраста, где совсем недавно умер от дистрофии мой отец. Пролетели над Смоленском. Где-то здесь погиб Миша, мой старший двоюродный брат – любимец всей семьи. Он работал у наркома Тевосяна, имел бронь, у него было два сына, но он ушел добровольцем, был ранен, а после госпиталя вернулся на фронт и погиб под Смоленском. Летели над Польшей, где я родился. Я не чувствовал никакой особой близости к Польше, хотя знал из рассказов родителей о своих похождениях до двухлетнего возраста. Но где-то здесь под нами были уничтожены в Освенциме или в Варшавском гетто мой другой двоюродный брат со всей семьей – они выехали в Варшаву из Москвы к матери – моей тетке – еще в 1921 году, сразу после окончания войны с Польшей. Да, еще с Польшей меня связывал Сигизмунд Леваневский, трагическому полету которого я отдал более года напряженнейшего труда. И сколько еще сил было затрачено на подготовку экспедиций по поискам самолета, который стал известен миру под шифром Н-209.

И вот теперь летим над Германией, поломавшей все наши довоенные планы, надежды и образ мыслей.

Впоследствии я был непосредственным участником исторических для человечества событий – пуска первого в мире искусственного спутника Земли, первого запуска в космос человека – Юрия Гагарина, создания и пуска первого космического аппарата, достигшего поверхности Луны, первой межконтинентальной ракеты, способной донести заряд мощностью в десятки мегатонн до Америки и изменить историю мира. Но никогда во мне не было такого чувства приобщения к человеческой истории, как в день этого перелета. Может быть, оттого что во всех предыдущих и последующих исторически значимых событиях я всегда был обременен массой забот и обязанностей, всегда должен был что-то предпринимать, за чем-то следить, считать, обдумывать появляющиеся результаты и решать, что делать в ближайшие минуты, часы, дни. Здесь же, в самолете, летящем в Германию 23 апреля 1945 года, ни я, ни мои попутчики пока не были озабочены чем-либо конкретным и неотложным. Мы понимали, что столкнемся с чем-то совершенно новым, непривычным и невиданным даже за все четыре года войны, но это будет где-то уже там, в другой стране, куда мы летим без всяких виз и паспортов, по праву победителей.

К вечеру приземлились на полевом аэродроме под Штраусбергом. Здесь, выскочив из самолета, сразу попали в атмосферу боевого воюющего аэродрома. Непрерывно взлетали и садились штурмовики Ил-2.

Мне не раз за войну приходилось бывать на боевых аэродромах и наблюдать воздушные бои. Но такой конвейер: взлеты – посадки – заправки – подвешивание бомб и реактивных снарядов – все это быстро, по-деловому, непрерывно – видел впервые. Истребителей прикрытия в воздухе не было видно. Все были «в деле» – над Берлином.