Ракетный гром

Письмо заканчивалось тем, чем и начиналось:

«Повторяю: в кандалах я тут не хожу, скоро возвращусь».

Но это уже не интересовало Водолазова, он еще раз перечитал о Лохматом кургане и наконец воскликнул:

— Савелий, поехали!

— Куда, товарищ полковник?

— Скорей, скорей. — Водолазов сбежал по лестнице и, поторапливая Савушку, сел в «газик». — Твой отчим сообщил в письме, где находится клад, — сказал он, когда они выехали на дорогу.

Савушка засмеялся.

— Ты чего, не веришь?

— Не такой папаня, чтобы другим клады раскрывать.

— А вот пишет, клад находится под курганом.

— Лохматым?

— Да, под Лохматым.

— Брехня. Ежели бы он там лежал, папаня давно бы отрыл. Я знаю папаню, за рубль ежа проглотит...

Машину оставили у дороги. Теперь Водолазов по-другому смотрел на курган. Оказывается, Лохматый находился в небольшой низине, как бы в громадной плоской тарелке. Михаил Сергеевич заметил и другое — зеленую полосу, идущую от кургана на север и юг. С маковки это хорошо виделось. Он опустился на колени, прижался ухом к горячей земле, затаив дыхание, прислушался. Ему послышался какой-то шепот. И хотя этот шум не был похож на всплеск воды, он поднял голову и, глядя на Савушку, сказал:

— Тут. — И снова припал к земле. Опять вроде бы шепот. Поднялся и долго смотрел на поля. Ветер волнил рожь, пшеницу, пожелтевшую траву, а ему казалось, что это вода бежит по полям: и там и тут — кругом, утоляя жажду иссушенных земель.

— Что же тут зарыто? — спросил Савушка, когда Водолазов наконец поднялся и начал закуривать.

— Вода... Много воды. Она для нас дороже золота. Взрывчатки бы достать и рвануть...

— У военных попросите.

— Не дадут...

— Дадут... Вам дадут, товарищ полковник...

Водолазов подумал: «А что? Попрошу. Поеду к Петру Михайловичу. Он теперь большой начальник». И с улыбкой Савушке:

— Говоришь, военные помогут?

— А как же! Они тоже хлеб едят.

— Тогда поехали. Но сначала к старому Горбылеву, он, наверное, знает про этот клад.

В больницу попали в полдень. В коридоре их встретил Дроздов. Владимир Иванович сидел за столиком, что-то записывал в большую конторскую книгу. Он сразу узнал Водолазова. Его лохматые брови поплыли на лоб, и он протянул руку:

— Михаил Сергеевич! Давненько я вас не видел...

— Три года, Владимир Иванович, всего три года, — подсказал Водолазов и, заметив на враче куртку с застежкой-«молнией» и множеством карманов, воскликнул: — В запасе или опять в горы собрались?

— Угадали. Нашелся интересный старик, участник турецко-болгарской войны, на Шипке сражался... А как ваше сердечко, валидол принимаете?

— Времени не хватает...

— Ходите?

— Хожу и езжу...

— За рулем? Это полезно, но ходить лучше, в день часа три, очень укрепляет мышцу сердца...

— Помню, помню, в моем кабинете давали совет: «Товарищ полковник, не щадите сердце, иначе оно обленится, одряхлеет». Полагали, что в запасе я буду лежать на диване. Какой там диван! Сразу же всучили портфель председателя колхоза. Теперь я — белка в колесе. Хозяйство не меньше, чем гвардейский артиллерийский полк. — Вспомнив, что он об этом уже как-то рассказывал Дроздову, Водолазов показал на дверь: — Что со стариком?

Глаза Дроздова потускнели, ушли под тенистый навес тяжелых бовей. Горбылев умирал... своей смертью. Он обманул Дроздова: сказал, что отравился дикой ягодой. Анализы разоблачили старика. С этим фактом Дроздов столкнулся впервые: собранная им картотека о долгожителях, та самая картотека, которую он отправил московскому институту, утверждает обратное: все долгожители (а их в его картотеке числится свыше двух тысяч!) умерли от различных болезней.

— Мне надо поговорить с ним, — сказал Водолазов. — Разрешите.

— Сестра! — позвал Дроздов. — Принесите два халата.

Горбылев лежал в отдельной палате. Голова его возвышалась на трех подушках, и он как бы полусидел.

— Еще одного... привели... профессор? — с хрипотцой прошептал старик, поведя стеклянными глазами в сторону Водолазова. — Зачем?.. Ягода там растворилась, в кровь пошла... носом выкачайте кровь... посмотрите. — Тонкие, будто опаленные жаром губы чуть дрогнули в уголках. Усмешка напугала Водолазова, ему стало как-то не по себе, и он, чтобы освободиться от этого чувства, поспешил:

— Никодим Афанасьевич, я не профессор, а председатель колхоза.

— Околицын, Матвей Сидорович?.. Чго-то не узнаю. Подойди поближе... A-а, не Околицын... Чего надо, спрашивай. — Горбылев с трудом вытащил из-под одеяла руку, погладил бороду. — Спрашивай.

Дроздов, заложив руки за спину, смотрел в окно. Водолазову это не понравилось: будто больной не интересует его. Ему стало жалко старика. Наклоняясь к Горбылеву, он сказал:

— Куриного бульончику хотите?

— Стопку зверобойки... одну стопку, чтоб чуть-чуть зашумело. Доктор говорит: нельзя... Он еще надеется. А я говорю: шабаш, кончилась .моя дорога...

— Что болит? — спросил Водолазов.